Испанская серенада (Закон мести) - Блейк Дженнифер - Страница 26

— Отнесите его вниз. — Ее голос был тверд и четок. Разбойники, столпившиеся вокруг своего раненого главаря, посмотрели на нее, затем переглянулись. Балтазар кивнул. Они склонились над Рефухио и начали поднимать его.

— Осторожнее! — предупредила Пилар.

Они взглянули на нее снова, но промолчали. Священник, появившийся снизу, присоединился к ним. Желая помочь, он тихо стал рядом с остальными тремя. Просунув руки под лежащего, они подняли его и понесли осторожно вниз.

На борту корабля не было врача. Матросы при травмах или болезнях полагались на помощь тех, кто имел опыт в подобных вещах, или же лечились сами. Предполагалось, что пассажиры, если у них возникнет нужда во враче, поступят так же.

В монастыре, где содержалась Пилар, была одна сестра, которая по доброте своей, обнаружив в девушке склонность к этому, обучила ее врачевать раны, распознавать и выращивать целебные травы. Пилар не была уверена, что ее скромных знаний будет достаточно в сложившейся ситуации, но рассчитывать на кого-либо еще не приходилось.

Она приказала, чтобы Рефухио уложили на кровать в той каюте, которую им приходилось делить. Она послала Энрике на поиски рома или бренди, в то время как Чарро рвал единственную чистую простыню на бинты. Она собственноручно сделала подушечку из кушака Энрике, крепко прижав ее к ране. Когда она повернулась, чтобы попросить Балтазара принести миску морской воды, тишину прорезал отчаянный визг.

В дверях стояла Исабель. Приоткрыв рот, она безумными глазами впилась в лежащего на постели Рефухио. Подавшись вперед, она сдавленно зарыдала над окровавленным неподвижным телом. Балтазар схватил ее прежде, чем женщина подошла к постели, рванул ее к себе так, что волосы упали на красное, заплаканное лицо. Он грубо встряхнул Исабель.

— Прекрати причитать! Он еще не умер!

Исабель судорожно сглотнула, слезы струились у нее из глаз.

— Ох, — простонала она, дрожа, и кинулась на грудь к Балтазару, громко плача. Он обнял ее, утешая, неловко потрепал по спине, в его глазах застыли замешательство и боль.

Пилар чувствовала подступающий к горлу комок, но усилием воли она подавила рыдания. Сейчас было не время предаваться охватившему ее горю. Рефухио истекал кровью, ткань, которую она прижимала к его ране, промокла насквозь, ее пальцы были в крови. Нужно было что-то делать. Она должна была спасти Рефухио.

Чарро мог быть здесь очень полезен. Гасиенда его отца, по его рассказам, была далеко от города и от других поселений, и поэтому в его семье в случае необходимости все лечились сами. Когда Чарро был маленьким, он помогал своей матери лечить больных в импровизированном лазарете. Позднее сам лечил животных и пастухов, чаррос, получавших увечья от длинных коровьих рогов или калечившихся в колючих зарослях кустарника, называемого мескит, а иногда становившихся жертвами при разрешении споров с помощью ножей или стрельбы.

Пилар и Чарро вместе осмотрели рану, пытаясь определить, насколько она опасна. Пуля прошла слева направо через грудную клетку, сломав при этом два ребра, и застряла рядом с легким. Они извлекли бесформенный кусочек железа и промыли рану бренди, надеясь, что кровь, сочащаяся из раны, промоет ее там, куда они не смогли попасть. Затем, приложив сложенный подушечкой кусок ткани к груди Рефухио, они туго перебинтовали его. Рефухио был без сознания. Он дышал так тихо, что не было видно, как поднимается и опускается его грудь. Его руки расслабленно лежали поверх одеяла, ресницы отбрасывали на щеки густую тень. Твердо очерченные губы были бескровны и по краям отливали синевой.

Никто не уходил. Все сидели и ждали. Слезы Исабель утихли, теперь она только всхлипывала. Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая, когда кто-нибудь кашлял или шевелился.

Давно собиравшийся шторм налетел, подняв волны. Загремел гром, и хлынул дождь. Во тьме одиноко светил фонарь. Рефухио постарались устроить поудобнее среди свернутых одеял, чтобы смягчить толчки. Из-за качки его рана, почти переставшая кровоточить, вновь открылась. Целый час они снова и снова перебинтовывали его. Шторм постепенно улегся. Корабль уже не так яростно бросало из стороны в сторону, и кровотечение наконец прекратилось.

Пасмурный и бурный день прошел. Сомкнутые веки Рефухио то и дело подрагивали, а пальцы сжимались, словно вспоминая рукоять шпаги.

На закате жаркое субтропическое солнце, показавшись наконец из-за туч, уничтожило туман и остатки облаков. Его красно-оранжевое сияние хлынуло в каюту, оживив их всех. Мужчины по одному потихоньку выходили из каюты, чтобы подкрепиться и глотнуть свежего воздуха, но быстро возвращались.

Они узнали, что большинство раненых матросов скончались и что повреждения, нанесенные кораблю, невелики. Рассказали, что молодая жена торговца истерически требовала возвращения в Испанию и, получив отказ, в раздражении злобно ругала всех и вся.

Донья Луиза явилась в каюту ближе к ночи. В ее взгляде мелькнула жалость, когда она увидела Рефухио. Рука сжимала кружевной платочек.

— Я не могу поверить в это. — Ее голос дрожал. — Можно подумать, он мало вынес в жизни. Если бы он не был столь безрассудно смел… Ах, но тогда он не был бы Львом, правда ведь? Но это такая потеря, такая огромная потеря.

Пилар встревожило, что вдовушка говорит о Рефухио как о покойнике. Тем не менее она постаралась быть предельно вежливой:

— Может, вы захотите немного посидеть с ним? Вы давно знаете друг друга, и, несомненно, он оценил бы это.

Лицо вдовы тревожно исказилось:

— О, нет! Нет, я никудышная сиделка. Я никогда не знаю, что нужно делать, боюсь крови, а этот запах… — Она прижала к носу платочек.

Исабель, тихо сидевшая в углу, заговорила:

— Не беспокойтесь, вы здесь не нужны. Вы не нужны Рефухио.

— Уверена, что вы правы. — Донья Луиза даже не пыталась скрыть облегчения. — Возможно, позднее, когда ему станет легче, я смогу что-нибудь сделать. Я буду развлекать его.

— Да, позднее, — холодно согласилась Пилар.

Исабель, несмотря на все ее добрые намерения и желание помочь, была бесполезна. Она не могла удержаться от слез при взгляде на раненого, а ее движения были столь неуверенны, что однажды она чуть не уронила бинты в таз с грязной водой. Когда Исабель пыталась напоить Рефухио, тот неминуемо бы захлебнулся, не выхвати Пилар стакан из рук женщины.

В тесной каюте постоянно находилось слишком много людей. Передвигаться по ней из-за этого было очень трудно. Стремясь принести пользу, они наперебой давали советы, но вносили только лишнее беспокойство, ибо Пилар, слыша многочисленные рекомендации, готова была усомниться в себе. В спертом воздухе висел тяжелый запах крови и бренди, было трудно дышать. Когда Пилар в очередной раз перешагивала через длинные ноги Балтазара, ее терпение лопнуло. Пообещав, что у постели раненого все будут дежурить по очереди, она умоляла их выйти. Ей неохотно повиновались.

После полуночи у Рефухио началась лихорадка. Она обтирала его холодной водой, но мокрые тряпки высыхали у нее на глазах. Его лицо пылало. Она в сотый раз проверяла, не уменьшился ли жар, когда его ресницы, затрепетав, приподнялись.

Глаза Рефухио лихорадочно блестели, но взгляд был осмыслен. Он что-то искал. Пилар видела, как он собирается с силами, желая что-то сказать. Опередив его, она быстро сообщила:

— Вы ранены и лежите в нашей каюте.

— Знаю, — прошептал он, снова закрывая глаза.

— Я могу что-нибудь сделать? Может, вас получше укрыть? Или вы хотите пить?

Он с трудом покачал головой. Пилар прикусила губу, напряженно думая, о чем еще спросить, чтобы не дать ему соскользнуть обратно в беспамятство. Было глупо спрашивать его, сильно ли он страдает, — она не могла облегчить его боль. Пока она будет бегать за остальными, он может снова потерять сознание. Он с усилием открыл глаза.

— Вы видели?..

Она сразу поняла, о чем он спрашивает, но удивилась его вопросу. Пилар не знала, что Рефухио было известно о ее присутствии на палубе во время сражения.