Испанская серенада (Закон мести) - Блейк Дженнифер - Страница 17

Она не такая, как все. Она не вымаливала униженно его любовь, не соблазняла обещаниями. Он не интересует ее, это ясно. С другой стороны, она не избегала его и не изображала застенчивую, испуганную девочку. У нее была сила воли, в противном случае она бы не оказалась здесь. Ее нельзя было запугать. Даже в минуты опасности она старалась не обнаруживать свой страх. Самые дикие вспышки его гнева она встречала с пониманием, приводя его этим в замешательство.

Он надеялся, что она говорит ему правду, но не мог быть уверен в этом. Она была тайной для него, и это было опасно. Необходимо было узнать о ней все, что возможно. И, видит Бог, когда он узнает все, наступят, как всегда, скука и пресыщение.

Пилар не стала отвечать на его издевки, и он отступил. Вдали светились окна их единственного убежища.

Он указал ей на него жестом, исполненным галантности и искренности.

Пилар пошла к домику, оставив разбойника позади. Она отвлекла Рефухио от грустных мыслей о Висенте, но, как ни странно, не чувствовала удовлетворения от этого. Ей казалось, что она добилась не уступки, а лишь временной отсрочки.

Отдыха не было. Рефухио отрывисто и резко отдавал приказы и сыпал указаниями, большую часть времени оставаясь ожесточенным и озлобленным. Даже в редкие минуты спокойствия его ни о чем нельзя было спросить. Он поднял всех на ноги и заставил седлать коней. Пилар думала, что ее оставят, но ей было язвительно приказано садиться в седло. Они захватили с собой ларец серебра — Рефухио считал, что деньги им не помешают. Исабель взяли только потому, что она истерически боялась снова остаться одна. Все ехали по дороге, и солнце взбиралось по розовой гряде облаков в чистую лазурь неба. Наконец кто-то осмелился спросить, куда они направляются.

Пунктом назначения оказался Кадис. Тысячелетний Кадис, пристанище десяти тысяч кораблей. Город, где финикийские мореплаватели вспоминали о родном Тире, где карфагеняне и римляне вином встречали танцовщиц. Сюда же было доставлено золото ацтекских богов. Кадис, где море окружает Аламеду, и Аламеда подступает к городу, Кадис, охраняемый скалистыми горами Лос-Кохинос и Лас-Пуэрхас…

Они направлялись в Кадис, откуда должен был отплыть в Луизиану дон Эстебан.

Никто не спросил, что они будут там делать. Для вопросов не оставалось ни времени, ни сил, ни дыхания. Пилар считала, что раньше они путешествовали очень быстро; она заблуждалась. Сейчас они мчались по горным дорогам, заставляя встречных путников прижиматься к обочине, давя подворачивавшихся под копыта гусей и цыплят. Крики и ругань неслись им вслед. Они превратили упитанных горных лошадей в загнанных кляч, ели и пили, стоя одной ногой в стремени, и ни на минуту не смыкали глаз.

Им приносили поесть, уводили измученных коней и приводили свежих. Те, кто помогал им, тихо беседовали с Рефухио, указывали путь, объясняли дорогу и провожали путников. Иногда он расплачивался за услуги серебром.

Лига за лигой оставались позади. День мерк, приходила ночь, и снова наступал день, а они все мчались на юг. Пилар была измучена еще до того, как они пустились в путь, теперь же каждое движение было для нее пыткой. Иногда ее охватывало блаженное полузабытье, и она, сохраняя зрение и слух, теряла способность чувствовать. Ее пальцы превратились в клешни, годные лишь на то, чтобы держать поводья, а на бедрах, казалось ей, кожа была содрана начисто, и раны никогда не заживут. Она отличалась от всех еще и тем, что не могла, подобно Балтазару, спать на скаку. Она держалась в седле благодаря лишь недюжинной силе воли да еще жуткому гневу.

Ее гнев был направлен против Эль-Леона. Его силы, казалось, не убывали. Он ни разу не покачнулся в седле и не споткнулся, спрыгивая на землю, он выдерживал все и оставался всевидящим и всеслышащим.

Он вел их, не позволяя медлить или тратить время впустую, не позволяя сделать остановку, чтобы выспаться, еле давая отдышаться. Пилар не жаловалась и без стона выносила усталость и боль. Но в душе она ругала на чем свет стоит человека, мчавшегося впереди, называя его бесчеловечным, бесчувственным, высокомерным чудовищем. И в уме составляла план мести.

На второй день они прибыли в Кадис. Полуобвалившиеся городские стены явно нуждались в ремонте. У ворот не было стражи. Они галопом пронеслись по улицам и вскоре были на другом конце города, в гавани, где остановились возле таверны, на покосившейся вывеске которой был изображен петух верхом на дельфине. Внутри таверны в спертом воздухе витали запахи табака, кислого вина, пота и рассола. Хозяин был огромен и толст, как гиппопотам. Он восседал за столом, лениво прихлопывая мух, и столь же бесстрастно отвешивал шлепки по заду подвернувшимся под руку служанкам. Он расхохотался, услышав название корабля, о котором стремились разузнать путники. Его тучное тело заколыхалось, волны жира сталкивались между собой, напоминая бушующее море.

Хозяин сообщил, что вокруг этого корабля была поднята большая суматоха и спешка, ибо на нем отправляется человек, считающий себя важной шишкой. Более того, он был уверен, что весь Кадис должен признать его таковым. В доках поговаривают, что этот тип весьма капризен и кичится своим богатством. Он уже исполосовал спины не только портовым грузчикам, нанятым для переноски его багажа, но и молодому слуге, которого он зовет Висенте. Кроме того — у богатых свои причуды, — грузчики были лишены причитающейся им выпивки. Ну что ж, карета благородного сеньора, когда ее переправляли на корабль, таинственным образом упала в воду. Разумеется, ее вытащили, но золоченая отделка и бархатные подушки сильно пострадали. Бедный парень-слуга Висенте был за это выпорот, но и глазом не моргнул.

Стоит ли этот корабль в гавани? Да разве они не видят, храни их все святые? Судно ушло утром, во время прилива, и теперь оно далеко отсюда, на пути в Вест-Индию.

Таверна была явно не приспособлена для того, чтобы в ней могли переночевать запоздалые путники. На чердаке нашлась свободная комната, но ее обычно использовали служанки, приводя туда гостей, которым требовалось нечто более возбуждающее, нежели выпивка. Хозяин таверны не хотел пускать в нее путников, спрашивая, почему бы им не отправиться на постоялый двор. Это продолжалось до тех пор, пока Рефухио, наклонившись к нему поближе, иронически не поинтересовался, известно ли тому об участившихся случаях контрабанды. Толстяк задышал, как астматик, и уставился на странного гостя.

— Эль-Леон, — пробормотал он, побледнев, и глазки его беспокойно забегали. — Эль-Леон.

Комната была тут же предоставлена. Было предложено очистить от гостей таверну, но Эль-Леон отказался, так как это могло повлечь за собой ненужные вопросы. Им подали обед — половина жареного поросенка, блюдо паэллы, размером с колесо телеги, несколько буханок хлеба, выпеченных в форме улья, и два кувшина вина. В закопченном до черноты очаге в углу комнаты затрещало пламя, слуга принес несколько сальных свечей. Когда все было готово, путников оставили одних.

Пилар съела пару кусочков свинины и выпила немного вина. Она слишком устала. Тепло, исходящее из очага, и выпитое вино усыпили ее. Она чувствовала себя разбитой и измученной. Пилар мечтала о ванне, но не было никакой возможности выкупаться во время этого безумного путешествия, поэтому она молчала.

В комнате было четыре постели. Они порядком провисали, и простыни, покрывавшие их, вряд ли можно было назвать чистыми. Пилар, внимательно осмотрев постель возле стены, подальше от очага, поморщилась, затем, сорвав грязную простыню, швырнула ее в угол. Подобрав одеяло, она завернулась в него и присела на волосяной матрас.

На четырех кроватях должно было расположиться шесть человек. Было ясно, что двоим придется разделить с кем-нибудь постель. Кто это будет, зависело от множества причин, но в данный момент ни одна из них не казалась важной. Если через пять секунд никто не будет претендовать на выбранную Пилар кровать, она уляжется и уснет. А уж тогда ей будет совершенно все равно, кто будет ее соседом.