Хрустальное счастье - Бурден Франсуаза - Страница 6

– Ты ее предупредила, ты уверена? – спросил он медленно.

Магали покачала головой, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Она, конечно, не захочет признать это… К тому же мои слова ничего не значат, я ничто! Я говорю это тебе, а ты сомневаешься, представь, что подумают остальные!

Она говорила с такой горечью, что он вдруг почувствовал себя неудобно. Он подошел к креслу, встал перед ней на колени.

– Я тебе верю, – пробормотал он. – Но надо все это забыть…

Растерявшись, он не знал, что еще ей предложить. Упреки Мадлен не воскресят маленького мальчика и будут только мучить Готье и Шанталь.

– Конечно, – ухмыльнулась она, – ты защищаешь свой клан, а я не являюсь его частью. Проще, если все будут думать, что это моя ошибка.

– Но это неправда, никто никогда не…

– Ой, перестань, ладно? Я давно научилась вас понимать! У нас кошку называют кошкой. У вас же все молчат. Выслеживают, подозревают, но молчат!

Она занервничала, ее подбородок затрясся. Винсен задумался – не возненавидела ли она его вместе со всеми Морванами.

– Я не совсем безответственная, даже если и делаю глупости, – добавила она прерывисто. – Но я не выношу, когда ты меня осуждаешь!

На этот раз она на самом деле заплакала, и он ощутил внезапное сочувствие к ней.

– Магали, любовь моя… – начал он.

– Избавь меня он твоих речей! – она оттолкнула его. – Ты никогда не бываешь искренним, ты слишком хорошо воспитан для этого! Единственный, кто непосредствен, кто любезен, – это Ален! По крайней мере, он меня уже долгое время не упрекает…

– Ну, тогда тебе надо было выходить замуж за него! – ответил Винсен.

Как только он произнес эту фразу, он тут же пожалел об этом. Он знал пристрастия своего кузена, и не было никакого повода ревновать к нему. Конечно, Ален всегда был близок Магали, был ее другом. Он первым заметил, что она пьет, забирал ее иногда вечерами до смерти пьяную. Он ухаживал за ней не осуждая ее, занимался спокойно детьми вместо нее. И к тому же Ален жил рядом с ней круглый год, в то время как он работал в Париже. Да, Винсен испытывал иногда некое неудобство, когда думал об их близких отношениях, и некую горечь, когда он видел своих сыновей и дочь прыгающими с радостными криками на шею Алену.

– Тебя никогда здесь нет, Винсен… Ты предпочел карьеру, это не моя ошибка!

– Это ты не захотела поехать со мной, – сказал он спокойно.

– К твоей бабушке? Только и мечтаю об этом!

– Нет, если бы ты приехала, мы бы могли жить, где угодно. Там, где тебе хотелось бы. Я живу на авеню Малахов только потому, что я один.

– И очень счастлив быть один! Клара заботится о тебе лучше, чем это делала бы я, правда? Она дает ужины в честь господина судьи! Еще с твоим отцом она любила устраивать званые вечера, она их обожает!

Он с трудом переносил, когда она вспоминала о Шарле, и напрягся. Несмотря на все усилия, ему не удалось забыть, как она радовалась кончине его отца. Тогда она думала, что Винсен откажется от своего поста в Париже, что он больше не будет чувствовать себя обязанным стать великим судьей, и не понимала его упрямства.

– Она всех вас превратила в детей, – продолжала Магали. – Даже меня она хотела взять под свое покровительственное крылышко! Огромное спасибо!

Чтобы обратить его внимание на свои слова, она бросила шляпу в другой конец комнаты.

– Вам следует одеваться так, моя крошка, держаться так, не говорить этого… И ты еще спрашиваешь, почему я поселилась здесь?

Ему нечего было ответить, после каждой ссоры с ней он чувствовал себя немного опустошенным. Она открыла сумку, нашла флакон с таблетками, открыла его, но он поспешил к ней и выбил его из рук.

– Ты издеваешься надо мной? – прорычал он. – Ты будешь это делать у меня под носом?

В ярости он подошел к корзинке для бумаг и вытряхнул туда все таблетки.

– Ты не будешь рыться в помойке, я надеюсь? Он подошел к ней, взял за руку, пытаясь заставить ее подняться.

– Сейчас ты пойдешь со мной, мы присоединимся к остальным. А если ты не в состоянии вести себя спокойно, иди в кровать!

В злости Винсена было что-то неожиданное, почти приятное. Ей казалось, что он всегда был слишком любезен, просто идеален, и подсознательно она хотела его как-нибудь спровоцировать, чтобы он отреагировал. И когда он открыл дверь, она прислонилась к нему.

– Поцелуй меня сначала, – прошептала она.

– Оставь меня в покое! – ответил он, отодвигая ее.

После нескончаемого дня, за которым последовал мрачный вечер, Валлонг обрел спокойствие ночи. К десяти часам все поднялись наверх спать, и только Ален остался в библиотеке на первом этаже. Он хотел найти там какую-нибудь книгу. Он знал, что в своей комнате в овчарне он не заснет, желания же идти к Жану-Реми на мельницу у него не было. Около него он мог бы немного утешиться, но предпочел один противостоять гибели маленького Филиппа.

Расположившись в глубоком кожаном кресле темно-коричневого цвета, он листал альбом, посвященный художникам Возрождения. Когда семья была здесь – и в особенности Винсен, – он редко бывал дома. В овчарне, где уже несколько лет все было оборудовано для ведения сельского хозяйства, он устроился на втором этаже. В течение нескольких месяцев он работал не покладая рук, чтобы переделать старый сенной сарай в большую удобную комнату с низким потолком и неприкрытыми балками, где он мог бы спрятаться, когда хотел. Конечно, там было немного жарко летом, немного темно, но, по крайней мере, там он чувствовал себя дома.

Он попробовал сосредоточиться на репродукции одного из творений Тициана, которая располагалась на развороте альбома. Это Шарль купил великолепную коллекцию книг, посвященных живописи. Шарль, чья эрудиция и образование были безукоризненны, и которому Ален в молодости в какой-то степени поклонялся, даже если и не любил его. Впоследствии он научился его бояться. А много позже – ненавидеть.

Это была репродукция «Введения во храм», картина находилась в Венеции. Во время своих путешествий по Италии Жан-Реми часто посещал музеи. После возвращения он мог часами рассуждать о той или иной подробности, пытаясь увлечь своим энтузиазмом Алена. Но тот остерегался высказывать свое мнение, сознавая, что не слишком хорошо разбирается в живописи. Если талант или знания Жана-Реми его и впечатляли, он никогда этого не показывал.

Шум шагов в холле заставил его резко поднять голову. Через несколько секунд Готье толкнул дверь и облегченно вздохнул, обнаружив своего брата.

– Именно тебя я и надеялся найти… Закрывая ставни, я заметил, что внизу горит свет… Шанталь удалось заснуть, но я за нее беспокоюсь…

– Она сильная, она выберется, – ответил Ален.

– Что ты читаешь?

– Не важно. Если хочешь поговорить, я рад, что остался.

Готье упал в кресло, поставил локти на колени, и сжал голову руками.

– Если бы ее там не было, я думаю, что…

– Ты говоришь глупости!

– Нет… Это на самом деле тяжело, знаешь.

В тишине, которая последовала, Ален встал и подошел к брату.

– Если я могу что-то сделать, скажи мне. Ты хочешь, чтобы я позаботился о Поле? Ты должен увезти отсюда Шанталь.

– Она никогда не согласится уехать от могилы Филиппа. В любом случае, не сейчас. Может быть, позже.

Готье выпрямился и поднял глаза на брата.

– Что касается меня, я бы отдал что угодно, лишь бы удрать, уйти в работу, больше не покидать больницу. И мне бы тоже хотелось поплакать.

– Давай. Со мной ты ничем не рискуешь.

– Если я начну, я не смогу остановиться… Черт возьми, я думаю, что начинаю бояться этого дома!

– Валлонг здесь ни при чем, я не суеверен.

Они обменялись долгими взглядами, думая об одном и том же. Двадцать лет назад, когда они были детьми, Шарль убил их отца выстрелом из револьвера. Именно здесь, с другой стороны холла, в кабинете, куда Ален никогда не заходил.

– Забавно, – пробормотал Готье, – когда мы были мальчишками, мы веселились здесь, как сумасшедшие. И на речке тоже. Была война, но нам было наплевать…