Туманный берег - Русанова Вера - Страница 47

Ему было неприятно, что Олесю называют "кобылой" и "коровой", но зато тепло от слова "твоя". И ещё он теперь знал, что там, внутри Олеси, живет, на самом деле, его девочка. Его маленькая Олеся, которая никогда не убежит ни в какой Лондон...

Алла с ним в палату заходить не стала, просто кивнула на дверь. Он зачем-то пригладил волосы и только потом нажал на ручку. Олеся лежала на кровати, спиной к двери. На ней был розовый махровый халат.

Даже обернулась она не сразу, словно уже знала, кто пришел. Потом все-таки села, придерживая халат на располневшей груди.

- Значит, ты все-таки не сделала аборт? - глупо спросил он.

- А какие, по-твоему, есть варианты? - встречно поинтересовалась она. - Сделала? Точно не уверена? Поживем-увидим?

- Почему?

- Уж во всяком случае, не потому, что хотела сохранить память о тебе. Не обольщайся. Просто опоздала, как опаздывают тысячи баб... Все равно этого ребенка не будет.

Они замолчали. Он смотрел поверх её плеча на розовые шторы, она - на дверной косяк. Потом Олеся тихо и прерывисто вздохнула:

- Уходи, Вадик. Поздно уже. Я отдохнуть хочу... Ну, не смотри на меня так! Я, правда, ничего этого не хотела. Собралась на аборт, а они говорят, уже чуть ли не пятнадцать недель. На большой срок не взяли по показаниям... Я бы, может, и родила, но не получается. Обмороки у меня начались, сознание теряю... Тим, кстати, хотел, чтобы я оставила ребенка.

- Хотел? - насмешливо и зло спросил он.

- Да, хотел, - так же зло ответила она. Потом закрыла лицо руками. Господи, конечно же, не хотел! Ты бы захотел чужого ребенка? Он чуть в обморок не упал, когда я сообщила, что с абортом уже ничего не получится... Правда, потом сказал: ладно, пусть остается. Но я же видела. Видела!

Не отрывая рук от лица, она уперлась локтями в колени:

- Видела... Вам же всем не это нужно, не то... Он сказал, пусть остается, пусть это будет наш ребенок...

Вадим вздрогнул.

- ... Ты бы знал, как он обрадовался, когда мне в первый раз сказали, что я могу нет родить, и что существует угроза для жизни! Нет, завздыхал, конечно, что ему ужасно жаль: и меня, и ребенка этого несчастного, но обрадовался! Я же чувствую, я все очень хорошо чувствую. Свои дети всем нужны: кровь от крови, плоть от плоти. А этот...

- А этот даже тебе не нужен! - резко перебил он. - Ты же решила её убить, девчонку эту маленькую. Ты, а не кто-то другой!

Олеся нехорошо прищурилась:

- А ты её спасти пришел? Ведь правда?.. Да у тебя на лбу все написано: ты уговаривать меня пришел, чтобы я все-таки родила. Родила и тебе её отдала?.. Нет, хороший мой, раньше надо было головой думать. А теперь уходи отсюда, я плохо себя чувствую. Все!..

Алла стояла под дверью. Наверняка, она слышала, по крайней мере, половину разговора. Голос у Олеси всегда был звонкий и сильный.

Спрашивать Алка, хорошая, добрая, верная подружка, ничего не стала, а просто пристально посмотрела в глаза и, кивком головы поманив за собой, пошла в кабинет. Там села за стол и принялась рисовать на тетрадном листке цветочки, загогулинки и глазки с длинными ресничками.

- Алка, помоги мне, - с трудом проговорил он.

- Нет, - сказала она, понимая, о чем её сейчас будут просить.

- Но ты же просто спасешь этого ребенка! Спасешь ему жизнь! Ну, ради нашей дружбы, ради... Она же живая там, эта девочка. Ты сама говоришь, что вес у неё большой, и девчонки, вообще, живучей пацанов.

- А ты представляешь, что чувствует сильно недоношенный ребенок, когда его заставляют жить, заставляют дышать? Ты представляешь, как ему больно?.. Ты хоть понимаешь, что её максимум можно дотянуть до двадцать пятой недели, а нормальный младенец появляется на свет сороканедельным?

Вадим не хотел ничего слышать, он понимал только одно: его личную, собственную, маленькую Олесю, для которой он всегда будет достаточно хорош, хотят убить.

- Уходи, Вадим, - попросила Алла. И он ушел.

А через два дня она позвонила снова и сообщила, что в пятницу Олеся рожает. И еще, что можно, конечно, попробовать спасти девочку, но при условии, что он очень хорошо подумал. Ребенок - не фотография, не открытка на память, не локон, хранящийся в шкатулочке... Вадим сказал, что подумал.

Тогда Алла выдвинула ряд требований. По пунктам. Словно они были записаны у неё на бумажке. Во-первых, он бросает пить. Категорически. Во-вторых, он меняет квартиру, работу, друзей - все! Никто не должен удивиться тому, что у него откуда-то вдруг взялся ребенок. И, в-третьих, он женится. Фиктивно - не фиктивно, какая разница?

Нужна женщина, добрая, опытная, умеющая ухаживать за детьми, с симпатией относящаяся к нему самому. Эта женщина поможет вырастить малышку, потому что девочка потребует более чем серьезного ухода, и, кроме того, на неё будут оформлены все документы. Формально женщина станет матерью ребенка Кузнецовой, и тоже должна быть готова полностью порвать со своим прошлым...

- Лиля, ты сможешь? - спросил он, уже уверенно говоря "ты". - Мне казалось, что ты хорошо ко мне относишься. И ребенок... У тебя будет свой собственный ребенок. Ради этого ведь можно пойти на жертвы, правда?.. Тем более, ты не местная: какие уж особые контакты тебе рвать?

"Какие жертвы?" - думала она. - "При чем тут, вообще, жертвы? Это же... Это..." Слово счастье к данной ситуации не совсем подходило, и Лиля долго мучалась, подбирая определение тому чувству, которое тепло и нежно обволакивало её сердце.

- Если ты хочешь, если согласишься, - продолжал Вадим, - ты можешь стать мне настоящей женой. Ты симпатичная, ты мне нравишься. Но, главное, конечно, девочка...

Она зарделась:

- Я... Я, в общем, не имею ничего против. Ты мне, действительно, не безразличен. Тем более, помочь выжить ребенку... А про детей ты все правильно сказал: я родить не могу. Только ведь есть одно "но". Ты про все мои болячки, наверняка, слышал? Где гарантия, что я года через три-четыре не стану полным инвалидом, или, ещё того хуже, не умру? Останется малышка опять одна: без мамки, без няньки?

- Это ничего. Главное ведь, первые два года. Даже год и...

Не договорив, Вадим осекся, судорожно и виновато закашлялся, замотал головой. Прядь волос упала ему на лоб, и Лиля заметила в темной шевелюре несколько тонких седых ниточек. Через силу улыбнулась, пообещала:

- Ну, уж год я тебе гарантирую. - И добавила. - Все. Можешь не расстраиваться. Я выйду за тебя замуж и заявление об увольнении подам сегодня же...

Потом была странная свадьба. Вадим - без шапки, в расстегнутой куртке, под которой виднелся строгий серый костюм. Какой-то невзрачный друг-свидетель, свидетельница для Лили. Свадебные розы, розовые и безликие, Бокарев держал бутонами вниз. Они болтались в его руках, как ненужный веник.

Лиле на секунду стало обидно за цветы, вовсе не виноватые в том, что свадьба такая нелепая. И ещё она подумала, что точно так же как эти розы выглядела бы сейчас её мама, решительно отказывающаяся понимать, почему ей нельзя приехать на бракосочетание единственной дочери. Мама бы, наверное, пришла в своем любимом бордовом платье с люрексом, прическа её густо пахла бы лаком, и она улыбалась бы неуверенно и призывала к всеобщему веселью, точно не зная, но чувствуя, что что-то здесь не так.

Свидетелей спешно представили невесте, невесту - свидетелям. Все вчетвером зашли в ЗАГС. Кроме них в холле никого не было. Только длинноглазые русалки на металлической решетке, румяные молодец с девицей на мозаичной стене и уборщица с ведром и шваброй.

Женщина, вышедшая из-за дубовых дверей, сообщила, что нужно немного подождать: регистрируется внеплановая пара, и их время передвинули на десять минут. Лиле была удивительна и эта "внеплановая пара", которой приспичило зарегистрироваться посреди недели, и эти дурацкие русалки (просто не ЗАГС, а бассейн какой-то!), и то, что Вадим казался, в общем, спокойным. Сама она уже совершенно издергалась и даже шнурки на ботинках не смогла развязать с первого раза.