Люди, лодки, море - Покровский Александр Михайлович - Страница 32

Знаете, Россия – это такая страна, где никого не жаль (не устаю повторять). Именно поэтому я считаю русскую армию непобедимой. Именно поэтому мне кажется, что наши бунты и катастрофы еще впереди.

Подводные лодки у нас делались так же, как и все остальное – впопыхах и с опережением графика. Они выпихивались в море и доделывались на ходу. При этом они ходили, стреляли, угрожали, сдерживали, горели, тонули. От них отказывалось свое собственное государство, которое попутно забывало о вдовах, о детях.

Его можно понять – это наше государство – ему нужны были новые лодки и завтрашний день. Зачем ему погибшие лодки и вчерашний день?

Так появилось второе поколение лодок, потом – третье, четвертое.

На них стояли теперь очень хорошие ядерные реакторы, их исправили. Всего несколько десятков жизней на это потребовалось.

Настоящего командира «К-19» капитана 1-го ранга Н.В. Затеева я считаю великим человеком, потому что он взял на себя ответственность, вовремя дал команду на всплытие, боролся за лодку и при этом сохранил людей.

Погибло восемь человек.

Отсек – это и на лодке отдельное государство. При аварии отсек задраивается, оставшиеся в нем люди борются с водой или пожаром. Отдраят их только после того, как они справятся с этой напастью. Никак иначе. В соседних отсеках могут слышать, как кричат заживо горящие люди, но они не откроют им дверь. Не имеют права. Отсек должен победить сам.

Ему помогут со стороны, конечно, но основную работу сделают те, кто в нем остался. Это закон.

В каждом отсеке есть люди, которые берут на себя борьбу за живучесть. И не всегда это офицеры. И не всегда это старшие по званию. Тут на первом месте знания. И воля. Выдержка. Умение действовать правильно и без суеты. Такие люди всегда есть. Это люди-львы. И это не пафос. Так называют людей, в крови которых выделяется нон-адреналин. Он делает человека львом. Не адреналин – он делает из человека зайца, и тот легко прыгает через пятиметровый забор, а нон-адреналин – его разновидность. Такой человек встанет и скажет: «Я пойду!» – и пойдет в огонь, в раскаленный реактор. Он не может по-другому. Он – человек-лев.

Корчилов и был этим человеком. Он и семь его товарищей получили смертельные дозы. Они получили, по расчетам, по 5 тысяч рентген и жили еще несколько суток. И они достойны того, чтоб про них сняли фильм.

И не важно, кто это сделал: мы или американцы. Важно, что сняли. Что этот фильм есть.

И все-таки, когда я только начал смотреть его, я решил, что сейчас буду смеяться. Сейчас американцы, или «америкосы», как мы их называем, опять оденут нас в фуфайки, пустят в пляс и будут в нос совать водку.

Все это было, только я не смеялся. Все-таки фильм задевает. Хорошие актеры. Им веришь.

Правда кино и правда жизни разная, и потому я верю «Индиане Джонсу», когда он бросается к перископу и смотрит в него, находясь в надводном положении, а когда появляется американский надводный корабль милях в десяти, говорит, что до него «двести метров». А потом он говорит «спускаться на глубину 300 метров», и все это с дифферентом 30 градусов и на скорости 20 узлов – вот это да! – так только бешеный кашалот ныряет за гигантским кальмаром. Видно, что человек старается.

Кстати, американский зритель, как мне писали, принял картину хорошо. Как только картина закончилась, никто не бросился из зала, рассыпая попкорн. Все сидели на местах.

Когда я просмотрел фильм, я сказал только, что американцы научат нас родину любить.

И еще я понял, что им за это кино можно ставить памятник. Они сняли его про людей и для людей – это их основная заслуга.

И все же сперва мне показалось, что перевод, сценарий, режиссура – это нечто.

Потом я подумал, что другой язык – это же, прежде всего, другое сознание.

Поэтому, если это перевод, нельзя переводить буквально, и «Монинг, джентльментс!» не должно быть «Доброе утро, господа!», надо «Подъем, народ! Компот вам в рот! Бегом с коек!».

У нас с ними разное сознание. То, что понимают одни, не понимают другие.

И в то же время мы очень похожи – скажем, в хамстве.

И через эту колоссальную непохожесть при потрясающем сходстве пробились актеры. Они вытянули этот фильм. И когда главный герой говорит, что «реактор плохо действует на людей», «Полный вперед!» – и это от пирса, или «Приготовиться к испытаниям запуска ракеты», «Это не учебная тревога» и прочее, я понимаю, что он полную чушь несет, но я готов с ним согласится.

Тут это не важно. В этом фильме каждый найдет свое. Очевидцы будут вспоминать свою юность под звуки оркестра Мариинки, им и необязательно при этом смотреть на экран, у них переживания внутри. Остальные, не знакомые с нашими командами, будут сопереживать.

На лодке свой особый язык, свои слова, и если ты их произносишь, как команды, то они должны звучать привычно, чтоб тебя правильно поняли в любом отсеке с любым уровнем межотсечной связи. Главное на лодке – правильно скомандовать и быть правильно понятым. Поэтому профессионалам неправильная команда так режет ухо.

Но если постараться не замечать…

По сценарию там было все: Москва, ЦК, сварка в доке, одновременно на лодке играется учение, где говорят слово «стрельбище», грузят, как поленья, торпеды, потом шампанское, водка в ресторане, тост «Мы тут все хорошие коммунисты!» и «Да пребудет с вами Господь!» – это в 1961-то году.

Да, не было Его с нами в это время, Господа нашего Вседержителя.

Они тренируются в борьбе за живучесть, они все время ставят раздвижные упоры.

Где им знать, что для нас упор – дело дохлое. Во-первых, его надо еще найти где поставить, потому как до подволока не добраться, кругом кабельные трассы и щиты. Во-вторых – упором поступающую в отсек воду не сдержать. Поступление ее сдерживается всплытием лодки в надводное положение и противодавлением – в отсек дают воздух высокого давления.

Они надевают комплекты и идут в раскаленный реактор – тепловой удар обеспечен прямо на пороге.

Они ходят по колено в воде, а на крышке реактора не меньше 600 градусов.

Вообще-то вода кипит при 100.

Они говорят друг другу про «долг перед матушкой Россией» и озираются по сторонам при глубине в 30 метров, а корпус лодки при этом подозрительно скрипит.

Да не скрипит он на 30 метровой глубине. Он скрипит на 300–400 метров. Очень неприятно, кстати.

Минут через двадцать после начала фильма, наконец, все переоделись в РБ (до этого шлялись чуть ли не в фуражках и тужурках). Хоть бы китель надели, что ли.

Вообще-то самая носимая одежда подводника – это полуистлевший на теле китель и еще РБ.

РБ – это такой репсовый костюм «председателя Мао», как его у нас называли. На кармане бирка с должностью.

Они называют друг друга «Дмитрий», а командира – «Капитан».

У нас никто так не говорит.

У них с командиром спорит старпом, а зам заболевает головой так сильно, что наставляет на Харрисона Форда пистолет. (Кстати, в жизни на лодке были два человека, которые требовали от командира сдачи американцам, и среди них – замполит. Правда, все происходило без пистолета. Узнал об этом недавно.)

Потом я скажу в интервью передаче «Намедни», что ни одной родной команды я не услышал, что делали они на лодке не поймешь что, что наворочали выше некуда и что замполит скорее съест свои уши, чем наставит на командира пистолет.