Люди, лодки, море - Покровский Александр Михайлович - Страница 30

Мне как-то одна девушка тоже сказала, что я никогда не буду взрослым. Помню, как я обиделся. Я был лейтенантом, и мне было 23. Я хотел быть взрослым. Изо всех сил.

Ни черта не вышло.

Вот и у Димы не получилось. И когда на капоте машины у его дома выставляется бутылка водки, Дима способен мгновенно присесть на корточки, спрятаться за машину: «Что случилось?» – «Бабушка смотрит в окно».

Славно это все. И кораблик, на котором мы отправились в путешествие за бардами, очень хорош. И даже то, что не на всех хватило спальных мест – а как же мы бы тогда шутили с Сашей Амелиным, заслуженным артистом с таким животом, который на флоте называют «камбузом», и которого я называл «надеждой русского балета»?

Ночью я встал пописать, а когда пришел, то мое место уже заняли, и мы потом до рассвета болтали с «заслуженным» Сашкой, а потом я ему предложил следующее: «Давай возьмем ведро воды и кастрюлю, пойдем в носовой кубрик и будем там переливать воду из ведра в кастрюлю и наоборот. Человек не выдерживает звука струи, вскакивает и бежит в туалет, а мы быстренько занимаем его место».

И мы поперлись с ним в носовой кубрик, вооружившись всем необходимым. Саша на уши, для устрашения, надел Димину надувную подушку для спанья в самолете. Потом мы переливали минут двадцать, подыхая от хохота, а с нами вместе подыхало «наше телевидение» – телевизионная девушка Юля, единственная, кто проснулся.

И сын Саши, не очень маленький мальчик Саша, до того достававший всех, тоже встал пописать, и на его место немедленно рухнули две девушки из «Новой газеты» и «глава администрации» – еще один Саша. Там все, кроме Димы и «доброго самаритянина» Сереги, придумавшего все это приключение, были Саши. Так, во всяком случае, я считал, пока один из предполагаемых «Саш», Колосов – настоящий бизнесмен, – мне не сказал: «Я – Володя». Это он, глядючи на то, что вытворяет сын Саши Амелина с нами, сказал: «Я где-то читал о ребенке такое: «Надо утопить этого говнюка». На что я отреагировал фразой из Уилки Коллинза «Женщина в белом»: «Дети… это такое отродье».

Там еще был молчаливый Саша из Москвы, которого мы называли «наше правительство». Он только улыбался и показывал девушкам очень важные для здоровья точки на пятках ног.

Саша Амелин в конце концов упал вместе с «главой администрации» и сейчас же захрапел. За все время храпа он ни разу не повторился, а поскольку они лежали рядом на спине, соревнуясь, кто сильнее в звуках, то это позволило мне положить им обоим на грудь «машку» – большую, но чистую швабру для драйки палубы.

Потом вечером читали книгу «Расстрелять». Читал Амелин. Хохот стоял изумительный. Смеялся даже я, а все мне говорили: «Ты-то что смеешься», – а я не мог не смеяться, потому что полненький Дима, похожий на Винни-Пуха, смеялся тонким, пронзительным смехом.

Читали полночи и потом еще.

Девушки пели песни, кстати, очень здорово это делали, а утром в воскресенье мы пошли назад в Самару, а по дороге я обучал всех детей – Сашу и Настену – держаться на воде, всем девушкам и Диме делал массаж шеи и плавал до полного окоченения.

Причалили, вышли, вынесли, все обнялись крепко, обещали не забывать. И маленький Сашка всех обнял, и Настена.

Потом вечер, встречи, девушка Ирина с братом Сашей, поход на катере за красотой, оводами и комарами.

А наутро – поздравить с днем рождения банкиршу Данию, перепрыгнув с Серегой через забор, как «настоящие офицеры», которые только через заборы и прыгают, раки, проводы, шофер Иваныч, сигналящий девушкам – «Смотри, какая!» – самолет и Питер.

***

Я не зря сказал про отцовские объятья. Как это ни странно, это очень важно. Меня самого никогда отец, пока он был, в детстве не обнимал. А мне-то очень хотелось. Я просто задыхался, когда это получалось случайно. Мне так нужна была его любовь. В детстве же слов не надо. Надо именно этого – обнять, прижать, сказать что-то, «Мы с тобой одной крови – ты и я!» или «Амбусадор!» (можно выдумать и другое только твое с ним секретное слово). Своему я говорю: «Сын! А обнять? (обнялись) А душить папу в объятьях? (душит) А сильней можешь?» – и вот мы уже боремся в шутку, но для него это и физзарядка, и общение, и смех. И так при каждой встрече – в комнате, в коридоре, с утра, на ночь. Лишнего не бывает. Обязательно поцелую его в голову, в щеку, поглажу – это очень действует и на него и на меня.

Я же безотцовщина с 16 лет. Отец ушел, была большая травма.

С 16 лет я сильно поменялся, стал сорвиголовой, поступил в училище, и там из меня поперло все самцовское. Не сразу, но мужество качается так же, как и ум, мускулатура – было бы желание. А тут желание было – я хотел всем чего-то доказать, сам не знал чего.

Не то чтобы я всех колотил, как раз пальцем никого не трогал. Чем сильнее становился, тем бережней относился к людям. Но иногда выкидывал такие штуки, что все только рты открывали – «Ты, Саня, парень-гвоздь!» – а мне это бальзам на сердце. Все трусят, а я спокоен, паника – а я трезв, и мысль работает, как часы.

А всему причина – безотцовщина. Надо было всем доказать. Доказывать… Не очень ясно что.

***

Насчет того, что на «Курск» было внешнее воздействие. Пес его знает. Я грешил, в свое время, на «Петра Великого», хотя серия взрывов – тайна сия велика есть. Не думаю, что это американцы. И вот почему: в США подводники не чета нашим. Там любой офицер должен быть не более чем винтиком в хорошо отлаженной системе. Степень отвязанности наших в сравнении с американцами очень высока.

Наши вышли в море – и свобода, делай что хочу. На провокации наши идут гораздо легче американцев, по принципу «никто ничего не узнает». У американцев все сложнее: должности, оклады, домик в Майями, карьера, пенсия. За нашими – ни хера. Поэтому непредсказуемости нашей они очень бояться. Забросать америкоса глубинными бомбами, если он в район учений сунулся, это нам ничего не стоит и никогда не стоило. У американцев есть поговорка: «Вышли в море, встретили «ивана», еле ушли». Если они и идут на Третью мировую войну, то только с разрешения.

Они действительно испугались, что наши теперь их будут топить где ни попадя, потому и в Москву примчались. А так они стояли себе на границах района учений и слушали. Им новую торпеду надо было послушать. Зачем топить «Курск», тогда же ничего не услышишь.

Допустим так, что у американцев не выдержали нервы, и они торпедировали «Курск», но тогда они и вовсе должны были ощущать себя покойниками и рвать из района. Это же война. Ты пустил торпеду и тебя везде слышно, а уж серию торпед – так весь ты на ладони. Рви когти. А они не ушли. Их там столько на границе района стояло: и «Марьята», и лодки. Случись им по нам стрельнуть, наши бы всех потопили. Это уже на автомате. А наш автомат сперва срабатывает, а потом уже интересуется: а на хера?

По конструктивным недостаткам. У меня давно и руки и все части тела на этот счет чешутся. Лодка же живой организм. А как принято в живом насчет живучести? Если не глаза, то нюх, потом осязание, вкус, руки, ноги. Вот сколько степеней защиты. А у лодки? Эшелонирование? Глаза, еще глаза. Чушь.

Чтоб ВСК отделилось, лучше всего затонуть на ровном киле.

Чтоб из ШДА дышать, то лучше всего, чтоб ее трасса не шла через горящий отсек.

Чтоб упор поставить, то лучше там, где до подволока можно добраться.

Чтоб колокол пристыковать, лучше бы, чтоб море было, как в бассейне.

И так далее. До утра можно говорить.

Наша живучесть: если не пожар, то вода. И в то же время, если пожар, то обязательно вода – тонем.

Из-за «мелких недоработок», которые так не любит доделывать «Рубин», в лодке давно имеются скрытые пути развития аварии, и там одно цепляется за другое, что, в конце концов, приводит к схеме: «пожар – жди воду». И таких путей масса. Только начни – ком с горы.

Кстати! Рядом с «Рубином» есть бизнес-центр, построенный все тем же «Рубином» (номер на одного в сутки 90 долларов). Там даже часовня есть. Как говорил один из рубиновских отцов этого архитектурного чуда на встрече с прессой при его открытии: «Чтоб бизнесмены могли в нем помолиться после удачной сделки».