Сексуальный переворот в Оушн-Сити - Листик Джо - Страница 17

Обстоятельства ночного ареста Уайт знал лишь в общих чертах. Они мало интересовали тридцатилетнего копа, ибо результат был налицо: плененный Наварро с головой в бинтах стонал на больничной койке в двух метрах от него.

Его доставили в клинику Оушн-сити сразу же после поимки, опасаясь, что раненый может плохо перенести двухчасовой путь до Лос-Анджелеса. К счастью, тревоги оказались напрасными, и состояние Наварро стало быстро улучшаться. После консультации с медиками полицейское начальство решило отложить перевозку преступника в тюремную больницу по крайней мере до следующего дня, когда за ним должен был прибыть спецавтомобиль с охраной.

Наварро и сейчас не смог бы пожаловаться на отсутствие внимания к его персоне со стороны полиции. В палате, расположенной на первом этаже клиники, рядом с ним постоянно находился один из полицейских, другой дежурил в коридоре у двери.

Для более полной изоляции еще одного охранника выставили на улице под окнами палаты. Помимо прочих предосторожностей, левая рука мафиози была надежно прикована наручниками к койке, что, по мнению Уайта, напрочь отсекало любые мысли о побеге.

Раненый Наварро опять жалобно застонал, и на лице полного розовощекого Уайта появилась брезгливая ухмылка.

«Каждому – свое!» – удовлетворенно подумал он, разглядывая серебряный перстень с зеленым камнем, который ему недавно подарила любовница.

Рядом на тумбочке зазвонил телефон и полицейский снял трубку. Звонил Майк Смолл из их управления, интересуясь состоянием Наварро.

Уайт, как всегда, был резок и циничен.

– Мне плевать, есть ли у него шанс! – пролаял он в трубку. – В любом случае, шанс на место в аду этому парню обеспечен! – Уайт злобно расхохотался.

Смолл, похоже, разделял надежды коллеги, потому что в ответ из телефонной трубки послышалось его довольное блеяние.

Глянув на часы, Уайт забеспокоился: время близилось к девяти, а он еще не завтракал.

– Эй, Майк, – строго сказал он, и смех в трубке тут же прекратился. – Передай Грэйсу, чтоб не задерживался с заменой: я подыхаю с голоду!

Получив заверения Смолла, он бросил трубку.

Едва Уайт успел закончить разговор, как Наварро вновь принялся стонать. Последний час он лежал на боку, спиной к охраннику и, поскольку медики его не беспокоили, лишь тихо стонал. На этот раз стоны раненого были громче и жалобнее прежних.

– Заткнись, ублюдок! – процедил, не оборачиваясь, Уайт.

– Пить… – чуть слышно попросил Наварро.

Уайт лениво посмотрел в его сторону.

– Может, тебе и бабу подкинуть? – с сочувствием спросил полицейский. – Мигом устрою! – он едва не захлебнулся от хохота.

Когда коп успокоился, Наварро повторил просьбу громче. Наглость преступника взбесила Уайта, однако, он довольно быстро взял себя в руки.

– Черт с тобой, – неожиданно согласился охранник и встал со стула. Уайт подошел к столику с лекарствами и, отыскав бутылочку с нашатырным спиртом, плеснул из нее в стакан с водой. Полицейский опасливо понюхал приготовленное пойло и, оценив его качество, довольно хохотнул.

– Сейчас попьешь! – многозначительно пообещал он.

Когда Уайт по-матерински склонился над перебинтованной головой раненого, мысленно представляя, как тот будет плеваться предложенной отравой, произошло то, чего он в эту минуту меньше всего ожидал: Наварро резко приподнялся с постели и нанес сокрушительный удар головой в румяное лицо охранника. Тот выронил стакан и молча рухнул на пол.

К счастью для Наварро, полицейский упал на спину, и преступнику, хотя и с трудом, все же удалось вытащить ключи для наручников. Встав с постели, он тенью скользнул к окну. Короткая разведка подтвердила наихудшие опасения: прямо под окном торчал еще один охранник.

«Черт, за дверью тоже наверняка кто-то есть!» – мелькнула тревожная догадка. Он хотел было заняться поверженным копом, но вдруг какая-то неодолимая сила повлекла его к стене, на которой висело овальное зеркало.

Наварро сдержал крик только потому, что успел вцепиться зубами в собственную руку!

Он был ошеломлен и напуган, увидев внезапно прямо перед собой лицо родной бабки, которую с детства знал лишь по свадебной фотографии на каминной полке в доме отца.

Там, на старой карточке, красавица-бабка сидела в подвенечном платье и белой украшенной цветами фате рядом с женихом. Здесь же, в зеркальном овале, цветов не было и в помине, а вместо фаты голову закрывали белоснежные бинты. Больничная одежда только подчеркивала какое-то ужасное и противоестественное несоответствие!

– Святая дева, за какие грехи?!. – чуть не плача пробормотал раненый и начал осторожно ощупывать лицо того, кто еще совсем недавно был Луисом Наварро.

В свои сорок пять Мэб Донован окончательно распростилась с мечтой выйти замуж. Ненавистный статус старой девы уже не тяготил ее, как прежде, и лишь временами она с грустью думала о том, что упустила в жизни нечто очень важное и волнующее.

К счастью, у полной и некрасивой Мэб была хорошо оплачиваемая работа, не позволявшая скучать: последние два года она жила у баронессы Фонтенбло, выполняя функции служанки и поварихи. Немногословная Мэб быстро овладела искусством распознавать желания и прихоти хозяйки и та, оценив ее старание, оставила Донован в своем просторном доме на Парк-роуд.

Патси Фонтенбло нравилась спокойная жизнь, и она решила, что, держа в прислуге лишь одну Мэб, избавится от хлопот, связанных с присутствием в доме нескольких слуг.

По тем же соображениям вдова не стала нанимать садовника для своего небольшого сада. Живущий по соседству Дэнни Гловер однажды порекомендовал ей Джонатана, и Фонтенбло быстро условилась со старым негром, что тот будет присматривать за ее деревьями и тремя цветочными клумбами.

С тех пор Джонатан стал наведываться к ним по несколько раз на дню, еженедельно получая за работу чек на двести долларов. Как правило, чек ему выдавала Мэб, которая была в курсе всех домашних дел хозяйки.

В это утро Джонатан пришел к ним раньше обычного. Когда Мэб заметила из окна кухни его сухую, слегка сутулую фигуру, ей показалось, что садовник чем-то встревожен: тот беспокойно оглядывался по сторонам и, похоже, кого-то искал.

Предчувствие не обмануло женщину. Через пару минут она услышала в коридоре шаги, и вскоре негр появился в дверях кухни. Вместо приветствия Джонатан внимательно осмотрел помещение и, убедившись, что в нем нет посторонних, прямиком направился к Мэб.

Когда садовник произнес первые слова, она заметила, как сильно дрожит его голос.

Джонатан говорил быстро и крайне запутанно. Фразы сыпались одна за другой, как кукурузные зерна из дырявого мешка, но бедняжка Мэб, как ни старалась, совершенно не могла ухватить их общий смысл.

Старик начал с заявления о том, что мир меняется, и явно не в лучшую сторону. Затем он без видимой связи перескочил на то, как в детстве его обижал соседский мальчишка, который был старше Джонатана на пять с половиной лет и выше на две головы. Садовник помнил проделки этого негодяя в мелких подробностях и, как поняла Мэб, отомстил бы, доведись им встретиться вновь.

Детские воспоминания сменила страстная жалоба на коварство женщин. Оказалось, что за свою жизнь садовник был трижды женат, и все три раза жены уходили от него, забрав все наличные деньги. Из рассказа Джонатана было достаточно трудно понять, какую часть потерь он считал более ощутимой.

Сбитая с толку Мэб слушала бред садовника с раскрытым ртом, совершенно не догадываясь, куда он клонит. Постепенно у нее забрезжила смутная догадка. И только когда Джонатан признался, что не питал сильных чувств ни к одной из своих бывших подруг, она вдруг ясно осознала, что сумбурный спич садовника – не что иное, как тайное признание в любви, чем-то похожее на те, о которых Мэб читала в любовных романах.

После этого открытия дыхание женщины заметно участилось, а ее богатое воображение тут

же нарисовало картинку с церковным алтарем и седым, по-отечески добрым священником, мирно венчающим влюбленную пару.