С первого взгляда - Бишоп Шейла - Страница 7

– Нет, конечно же нет! Мы никогда не делали ничего плохого…

– Не оправдывайся. Просто, для разнообразия, дай мне честный ответ. Эта женщина выставила тебя за дверь без рекомендаций?

Да, – прошептала София. Он загнал ее в угол. Она тщетно пыталась подавить приступ дрожи, когда муж вцепился в ее запястья. – Руфус, пожалуйста, не надо… мне больно! Почему ты не веришь мне? Почему ты вытащил на свет историю, случившуюся семь лет назад? В любом случае все было совершенно невинно…

– Да ну? Тогда почему ты никогда не упоминала об Уайбрэхэмах? Предполагалось, что твоя жизнь для меня – открытая книга, ты всегда говорила, что у тебя нет секретов. Как же ты объяснишь этот, ты, проклятая проститутка?

София безмолвно смотрела на мужа. Она никогда и никому не говорила о Уайбрэхэмах – она постаралась о них забыть. А теперь ей напомнили.

Она устроилась к ним на работу в каникулы, когда еще была студенткой. Жили они в Суссексе. Вскоре обнаружилось, что Алекс Уайбрэхэм – бабник с привлекательным ореолом уставшего от жизни романтика, фатальным для юных девушек. Однажды его жена осталась ночевать у матери, и Алекс повел Софию на прогулку по залитому лунным светом саду. А в это время его сын проснулся и захотел пить. Несколько минут малыш пронзительно вопил, пока его старшая и более храбрая сестра не отправилась в пижаме искать пропавших взрослых. Когда на следующий день девочка рассказала о ночном происшествии матери, та, разумеется, все истолковала неправильно. Лорна Уайбрэхэм была неврастеничкой и, поскольку муж ее находился в это время в офисе, выплеснула все свое негодование на Софию, принялась обзывать ее по-всякому, приказала собрать вещи и немедленно уехать. Девушка, зная, что пренебрегла своими обязанностями в отношении детей, чувствовала себя слишком виноватой, чтобы защищаться, и оказалась постыдно выброшенной на дорогу со своим чемоданом. Затем последовало кошмарное путешествие на автобусе без гроша в кармане. Она добралась до дома в два часа ночи, боясь предстать перед своими родителями. Фредди и Энн Беренджер, вполне здравомыслящие люди, сразу же поняли, что их неопытная овечка скорее глупа, нежели испорчена, но их комментарии все равно нелегко было вынести. Короче, этот инцидент относился к тому сорту случаев, которые любая девушка желала бы забыть.

– Какое это имеет значение? – в отчаянии выпалила София.

Руфус резко втянул ноздрями воздух.

– И у тебя хватает наглости задавать мне этот вопрос? Ладно, полагаю, не имеет никакого значения, если это норма твоего поведения.

– Ради бога, Руфус… – София замолчала, услышав желанный звук шагов. – Это, наверное, хлеб принесли. Отпусти меня.

Он отступил в сторону. София побежала к крыльцу, радуясь передышке.

– Добрый день, миссис Ленчерд, – улыбнулся ей сын пекаря, симпатичный парнишка. – Как обычно?

– Белый и черный, пожалуйста, Стэн. – Она взяла две буханки.

– Мама велела спросить, вы все еще хотите котенка? Наша кошка принесла пятерых, и мы должны каждому найти дом. А у вас преимущество в выборе.

– О, Стэн, как приятно, мы с радостью возьмем одного. Скажи маме, я взгляну на них, когда буду в следующий раз в магазине.

– Хорошо, миссис Руфус. – Стэн ушел, покачивая большой корзинкой и насвистывая.

София убрала хлеб и, услышав, как Руфус пересек холл, привалилась к шкафу, пытаясь собрать остатки сил.

– «О, Стэн, как приятно»! – растягивая слова, передразнил он ужасным фальцетом. – Не хочешь терять сноровку? Не предполагал, что ты когда-нибудь станешь ломать свою пакостную комедию перед мальчишкой на посылках.

Это было слишком!

– Заткнись! – закричала София. – Заткнись и оставь меня в покое! Почему ты всегда все портишь своими омерзительными инсинуациями? Я больше не останусь здесь, не собираюсь быть объектом твоих нападений!

София промчалась мимо мужа, вылетела из дома и побежала вверх по склону холма. Наверху она остановилась, тяжело и часто дыша. Дорога была пустой. Впереди располагалась группа коттеджей, старых, видавших виды, с крошечными садиками. За изгородями цвели астры, из зарослей хризантем выглядывали овчарки. Хозяйки удивленно смотрели на миссис Руфус Ленчерд, в одиночестве шагавшую в это странное для прогулок время дня, когда ей надо бы сидеть дома и кормить мужа обедом.

София вышла за ворота в поле. Здесь были простор и спокойствие – именно то, в чем она сейчас так нуждалась. Она брела по осенней поблекшей траве, опустив голову и засунув руки в карманы джинсов, не имея понятия, куда идет. Она пыталась убежать от своих проблем, но не могла. Отношение Руфуса к ней было чудовищно несправедливым, и это более всего ее огорчало. Клочки разговоров проносились в ее голове. «Ну почему ты возмущаешься, – часто спрашивала она, – что я танцую с Виктором (или еще с кем-то)? Ты же знаешь: это всего лишь танец!» – «Потому что я не могу вынести мысли о том, что другой мужчина прикасается к тебе! Я хочу сохранить тебя только для себя. Я думал, ты чувствуешь то же самое, хочешь, чтобы у нас все было как в Позитано!» – «Дорогой, будь благоразумен, мы не можем вести себя так, будто у нас вечный медовый месяц!» – «Конечно, но мы можем по-прежнему жить в нашем собственном мире. Вот чего я хочу. И я думал, ты тоже этого хочешь. А теперь ты впускаешь в наш мир всех этих людей! Ты не любишь меня, не любишь так, как я тебя люблю! Если бы любила, ты бы меня не мучила!» – «Я люблю тебя, Руфус! Что мне сделать, чтобы доказать это?» Здесь ответ обычно был довольно подробный: она может отказаться танцевать, разговаривать и вообще проявлять интерес к кому бы то ни было, и это, единственно приемлемое для него доказательство. У Руфуса всегда наготове имелся двусмысленный аргумент: если другие мужчины ничего для нее не значат, то отказ от сомнительных удовольствий покажется настолько малой жертвой, что она с радостью принесет ее. Если же, по ее мнению, жертва слишком велика, значит, ей нравятся эти неожиданные встречи, она, таким образом, неверна мужу и он не может доверять ни единому ее слову. «Ты называешь меня лживой?!» Откровенный вызов действовал на него как ушат холодной воды, и он начинал извиняться. Но теперь, когда Руфус раскопал эту старую историю, у него прибавится самоуверенности.

– Что мне делать? – вслух спросила София.

Решения не было. Она продолжала идти, перелезая через скрепленные проволокой изгороди. Трава росла здесь короткая и сухая, ветер становился все резче. София попыталась закурить сигарету, но ветер ей не позволил, спички быстро закончились, и она побрела вниз с холма. Икры уже начали болеть от долгого восхождения. Строго придерживаясь тропинки, девушка обнаружила, что выходит прямо к городу. Слева стоял «Рингхед-коттедж» – дом дядюшки Августа и его сестры, непочтительно прозванный Руфусом и Виктором «Эггхед-коттедж» – «Яйцеголовый коттедж». В небольшом загоне стояла тетя Флоренс, пытаясь уговорить домашнюю птицу уйти на ночь в сарай.

– Цып-цып-цып! Глупые курочки! – Старушка гордо вышагивала среди них в своем твидовом костюме, высоких резиновых сапогах и фетровой шляпе.

Софии необходимо было с кем-то поговорить, но тетя Флоренс совсем не годилась на роль конфидентки. Девушка продолжила утомительный путь, направив стопы к рыночной площади. Книжный магазин Дины обещал тепло и убежище. Это было небольшое здание с очень красивыми витринами. София заглянула через одну из них внутрь и с облегчением увидела в зале только двух посетителей: старшеклассницу с тяжелым ранцем, задумчиво рассматривающую книги, и крупную женщину в зеленом, говорившую с Диной. И лишь войдя, София поняла, что сейчас столкнется со свекровью. Она попыталась ретироваться, но было уже поздно.

– София, дорогая, как приятно тебя видеть! Я собиралась тебе звонить. Как Руфус?

– Хорошо, спасибо, – вздохнула София, покорившись неизбежности.

– Ты еще не была у нас в Кромптоне после ремонта. Как насчет следующего вторника? Нет, погоди минутку… во вторник мы обедаем с шерифом графства, в среду ужинаем в Лондоне – Сент-Хьюберт присутствует на собрании пэров. (Сент-Хьюбертом звали ее второго мужа.) Я только что говорила Дине: какая жалость, что она не сможет поехать с нами. Глупо запирать себя здесь со всеми этими книгами. Ты не могла бы убедить ее быть немного более инициативной? В конце концов, ей всего тридцать один год, а нам не нужна еще одна старая дева.