Девица на выданье - Бишоп Шейла - Страница 8

Верни правил превосходно, с особым щегольством. Прекрасные лошади мягко несли коляску.

Когда он слишком резко поворачивал, Харриет упиралась ногами в передок, который изгибался, словно нос древней галеры, но ничего не говорила. Она видела, что такая беспечность вызывает у него одобрение.

Они миновали полосу общественного выгона, который недавно обнесли каменной оградой. За оградой несколько человек расчищали землю, выкорчевывали корни кустарника и вырывали вереск, а также убирали сухой папоротник. Среди работников, одетых в голубые рубахи, они заметили сэра Ричарда и его управляющего.

Сэр Ричард обернулся, увидев проезжающую коляску. Верни демонстративно приподнял шляпу, а Харриет грациозно поклонилась. Поразмыслив, она через несколько минут сказала:

– Кое-кто говорит, что это неправильно – огораживать общественную землю, но я не понимаю почему. Никто из наших деревенских не голодает.

– Все зависит от того, что вы делаете с огороженной землей.

– Что вы хотите этим сказать?

– Есть, люди, которые просто хотят увеличить свои парки или сохранить больше фазанов, так что иногда простые люди теряют свои пастбища и ничего не получают взамен. Но хорошие помещики, такие, как Ричард, огораживают лишь то, что они желают улучшить. Они знают, что незасаженная земля дает лучшие возможности для пастбищ и больше кормов. Они покупают новые породы крупного рогатого скота и нанимают большее количество пастухов и доярок. И выводят новые породы овец, так что появляется больше шерсти, которую деревенские жители могут прясть и ткать. Они нанимают больше крестьянских парней, чтобы пахать землю, и засаживают больше акров пшеницы. И в результате все и каждый живут немножко лучше. Разве вы никогда не слыхали о Коуке или Норфолке?

– Он был знаменитым фермером, не так ли? – рискнула спросить Харриет, несколько ошеломленная этим взрывом ораторского искусства.

– Когда он начинал свои эксперименты, в Холк-хэмском приходе было двести семьдесят жителей, а теперь их больше тысячи, и все настолько процветают, что снесли работный дом, – он стал им не нужен. Ричард говорит, что, если бы большее число помещиков последовало хозяйственным методам Коука, никогда не было бы столь горячих обвинений и открытой войны в отношении тех, кто огораживает земли.

Он натянул поводья, и лошади пошли медленнее; Верни хотел привести примеры прогрессивного хозяйствования своего брата: крепкие ворота, правильно вырытые канавы, заброшенные земли аккуратно засажены турнепсом. Они, не торопясь, объехали вокруг поля и уже были примерно в миле от ворот Уордли, когда Харриет сказала:

– Я рада, что никто не подумал улучшать Кори-Вуд. По ту сторону этого леса растут лучшие в стране первоцветы. Полагаю, на этой недели они в самом цвету.

Верни перешел на самый медленный шаг.

– Хотите нарвать немного?

– Вы не будете возражать?

– К вашим услугам, мадам. – Верни спрыгнул на дорогу. – Подержи лошадей, Том. Мы ненадолго.

– Очень хорошо, сэр.

Верни помог Харриет сойти с коляски и перелезть через ограждение – два маневра, с которыми она могла бы превосходно справиться и сама, если бы ее движений не стесняла ужасающе модная юбка, а также условность, не позволяющая леди показывать свои ноги. Кори-Вуд был весьма мрачен, но через пару минут они вышли на открытое место. Травянистый уступ, полого спускающийся к югу, был сбрызнут мерцающей на солнце желтизной. Первоцветы никогда не создавали декоративного эффекта, как примулы или колокольчики; трудно было представить, чтобы такие крошечные, с бледными головками цветы на свежих зеленых ножках могли образовать такую пышную, сливочно-желтую массу. Харриет принялась собирать цветы – быстро и жадно, выбирая самые толстые стебли и самые высокие цветки, пока Верни прогуливался рядом с ней, собирая цветы в куда более бессистемной манере. Это была жаркая работенка. Вскоре Харриет расстегнула свою мантилью, а потом стянула с головы соломенную шляпку и превратила ее в корзинку для первоцветов.

– Разве вы еще мало набрали? – спросил Верни. – Знаете, вы похожи на шекспировскую героиню.

– Какую именно? – поинтересовалась Харриет.

– Офелию.

– О, это меня не радует. Вы же помните, чем там все кончилось? – отозвалась она, совершенно не желая, чтобы над ней подшучивали, но пытаясь изо всех сил выглядеть раскованной. До нее неожиданно дошло, что ее вообще не должно было бы здесь быть. Вполне позволительно отправиться покататься с молодым человеком в открытом экипаже, в особенности если рядом имеется грум. Но совсем другое дело – оказаться одной на заросшем цветами лугу, и ни единой души вокруг... Она одернула завернувшуюся бахрому на своем платье и поправила воротник. Совершив все эти действия, Харриет вдруг воскликнула:

– Мой медальон! Я потеряла медальон! – Это был плоский золотой медальон с инициалом «X», выложенным жемчужинами, который Харриет носила на тонкой цепочке. Медальон прислала ей мать, и внутри хранился завиток волос, принадлежащий одному из ее единоутробных братьев. – Должно быть, я обронила его, когда снимала плащ.

– Вы уверены, что надевали его?

– Конечно.

– Но может быть, вы забыли...

– Нет, говорю вам, я всегда его ношу. Помню, я еще удивлялась, когда потерялась застежка. Какая я глупая, зачем я его надела!

– Что ж, давайте искать, – покорно произнес Верни.

Но легче сказать, чем сделать. Собирая цветы, они проделали долгий и извилистый путь, и поскольку Харриет большую часть времени провела в согнутом положении, проследить ее маршрут оказалось трудно. Они собирали цветы примерно четверть часа, но теперь, дюйм за дюймом исследуя землю, потеряли всякое представление о времени. Харриет начала волноваться. Этот медальон был ей чрезвычайно дорог, потому что у нее почти не было подарков от матери. Когда ей бывало особенно грустно, она открывала медальон ногтем большого пальца и говорила сама себе: «Моя мама» и «Мой брат». И ей как будто становилось легче. Целиком поглощенная поисками своего сокровища, Харриет не заметила, что Верни начинает проявлять нетерпение.

– Разве этот медальон настолько ценен?

– Мне подарила его моя мама.

Судя по ее голосу, можно было подумать, что ее мать умерла, но Верни знал, что ее мать живет в Ирландии, и ответ Харриет вызвал у него раздражение.

– Едва ли она рассердится, узнав, что вы его потеряли, – предположил он. – К тому же она может и не узнать об этом. Вы ведь редко с ней видитесь.

Глаза Харриет наполнились слезами, и она бросила на него такой трагический взгляд, что Верни мгновенно припомнил, как постыдно Генриетта Фелтхэм пренебрегала своей старшей дочерью. Он разозлился на себя за то, что проявил такую бестактность.

– Не надо плакать, Харриет. – Так называл он ее ребенком. Верни взял девушку за руку и подарил ей в утешение самый что ни на есть, по его разумению, братский поцелуй в щеку.

И тут же почувствовал, как она задрожала всем телом. Харриет слегка повернула голову, ее слезы высохли, и Верни обнаружил, что целует ее мягкие, податливые губы. Восхитительная неожиданность длилась несколько секунд – время, за которое он сообразил, что делает. После чего освободился от ее объятий – торопливо, забыв о рыцарских манерах.

– Мне очень жаль. Мы... мы не должны были этого делать.

– Разве это было так плохо?

– Мне не следовало приводить вас сюда. – Он осмотрелся в надежде, что сумеет вырваться из этого опасного уединения. Они снова были недалеко от дороги, всего в четверти мили от того места, где оставили коляску.

Пока они так стояли, послышался стук копыт трусящих рысцой пони, движущихся со стороны Уордли, и мгновение спустя в поле зрения появился низкий фаэтон Луизы, которым правила сама хозяйка. Ричард сидел рядом с чрезвычайно мрачным выражением лица, что отчасти могло объясняться тем фактом, что он просто ненавидел, когда лошадьми правят женщины.

Две пары глаз встретились. Фаэтон резко остановился.

– Какого дьявола вы здесь делаете? – потребовал ответа Ричард.