Девица на выданье - Бишоп Шейла - Страница 16

Соответственно этому день Харриет начинался с двух часов практики на пианино – до завтрака, затем следовала рабочая смена в детской, где она обучала Генри Кейпела чтению. Шестилетний Генри был серьезным и довольно застенчивым ребенком, обожавшим свою маму и чрезвычайно озабоченным тем, чтобы угодить ей. Но это стремление никогда не приводило к удовлетворительному результату, потому что Луиза хоть и была хорошей матерью, но чрезвычайно требовательной и взыскательной. Четырехлетний Джорджи был более жизнерадостным и определенно напоминал своего дядю Верни. Харриет любила обоих мальчиков и с удовольствием присматривала за ними, когда няня бывала занята с их малолетней сестренкой. Харриет не слишком любила серьезное чтение и незамысловатое шитье, которыми ей было рекомендовано заниматься для морального исправления. Так что остаток ее дня был заполнен разнообразной мелкой работой по дому или в приходе: Луиза твердо решила, что не оставит ей ни минуты времени на всякие глупости.

Харриет не пыталась восставать против подобного режима: гостье жаловаться не пристало, да и сил для борьбы у нее не было. В обществе Луизы она всегда думала о себе как о самой презренной неудачнице, как о женщине, которая оказалась слишком опрометчивой в своей страсти. Но в главном Луиза проигрывала битву – Харриет все ещё была влюблена в Верни и думала о нем постоянно.

Ее мысли были куда более здравыми, чем могла предполагать Луиза. Харриет могла глупо вести себя с Верни, но она не заблуждалась на его счет. Даже в разгар ее романтических снов наяву она довольно тонко подмечала некоторые черточки его характера и была убеждена, что при всех его порывах и внешнем лоске он по сути своей оставался деревенским жителем, любящим свой дом, чувствовавшим себя по-настоящему счастливым лишь в родных и знакомых местах. Верни частенько говорил с нею о земле, о привычках птиц и животных, а также о книгах, которые он прочитал, потому что, без сомнения, не был глуп – просто жизнь в Лондоне не имела никакой связи с интересующими его вещами. И если он вернулся туда, как это подозревала семья, он быстро наживет себе новых неприятностей. Представления Харриет о жизни в Лондоне были ограниченны; она создала в своем воображении кричащий, шумный игорный притон, где распутные молодые люди наспех выпивают большие бокалы бренди и ставят на кон свое состояние, тогда как непотребные женщины, известные как распутницы или женщины сомнительного поведения, разгуливают вокруг в пропотевших муслиновых платьях, под которыми ничего нет. Харриет понимала, что эта картинка чрезмерно преувеличена и смешна и что большинство молодых людей проходят через эти соблазны невредимыми, однако обостренный инстинкт также говорил ей, что человек, оставшийся в одиночестве, без корней и полный горечи, может легко навлечь на себя беду.

Как мог сэр Ричард выгнать его, в сотый раз задала она себе этот вопрос, однажды жарким вечером срезая в саду пасторского дома лаванду, образующую вдоль газона широкую серую изгородь. Солнце пекло ее плечи, сухие, покрытые серебром стебли царапали пальцы, пока она занималась этим монотонным трудом, пытаясь представить себе, что мог сказать или сделать Верни, чтобы так рассердить своего брата. Конечно, что-то, связанное с Джулией. Во всех неприятностях, которые случились в последнее время, была виновата Джулия.

Гравий зашуршал под легкими шагами, и женский голос произнес ее имя. Харриет подняла глаза – всего в двух ярдах стояла и смотрела на нее сама Джулия. Стройная и грациозная, она выглядела, как и всегда, изысканно, ее кожа в тени хорошенького шелкового зонтика отливала розовым.

– О! – смущенно воскликнула Харриет, чувствуя, что ее мысли можно прочесть у нее на лице. – Вы ведь... я полагаю, вы пришли повидать миссис Кейпел? Она ушла в деревню.

– Так мне и сказали. Ричард встречается с пастором, а я подумала, что пришло время нанести визит вежливости моей невестке. Однако вместо этого я могу поговорить с вами. Мы почти не виделись в эти дни, Харриет.

Харриет не ответила. Как объяснишь ту холодность, которая существовала между пасторским домом и УордлиХоллом?

Джулия осмотрелась:

– Какой цветущий сад и как хорошо растет у Луизы лаванда! Не думаю, чтобы она осмелилась плохо расти.

Харриет не могла подавить улыбку. Невинное замечание Джулии показалось ей очень смешным. И после столь продолжительной однообразной жизни Харриет не могла не улыбнуться, услышав, как кто-то подсмеивается над Луизой.

– Не хотите ли посидеть под липой? – спросила Харриет севшим от волнения голосом.

– Нет, лучше я помогу вам с лавандой. – Джулия положила зонтик, вытащила из своего ридикюля пару маленьких ножниц и принялась умело срезать длинные стебли.

Харриет была слегка озадачена такого рода предложением. Некоторое время они срезали лаванду в молчании, потом Джулия снова заговорила:

– Полагаю, вы не слышали... то есть, я хочу сказать, от Верни все еще нет вестей?

Харриет посмотрела в сторону опрятного пасторского дома: оконные стекла сверкали на солнце.

– Я – последний человек, который получит какие бы то ни было новости от Верни, – спокойно произнесла она. – Меня удивляет, что ваша милость этого не знает.

– Прошу меня простить, я не хотела вас расстроить. – Казалось, Джулия и сама была расстроена. – Я полагала, если вы живете с Тео и Луизой, вы, так или иначе, слышите семейные разговоры. Понимаете, я думала, что Верни мог написать Тео. Это из-за меня его выгнали из дома, и это заставляет меня чувствовать себя такой виноватой. Ричард очень к нему привязан, я должна как-то заделать трещину между ними.

– Боюсь, не смогу вам сказать, где он теперь, – проговорила Харриет, чувствуя, что ее враждебность тает. – Я и сама хотела бы это знать.

Помолчав немного, Джулия спросила, есть ли у нее какие-нибудь новые наброски.

– В последнее время я этим не занимаюсь. Миссис Кейпел полагает, что рисовать – это даром терять время, хотя я не понимаю почему, – задумчиво добавила Харриет. – Ведь она все время говорит мне, чтобы я больше упражнялась в музыке, а я играю так плохо, что никогда никому не доставлю большого удовольствия.

– О, это и есть та самая причина, – сказала Джулия, широко открыв глаза. – Будь я в ее власти (благодарение Богу, это не так), Луиза заперла бы инструмент и послала бы меня рисовать увитые плющом руины. А вы знаете, рисую я ужасно. Делать то, что вам нравится, – это не добродетель, считает Луиза. Люди должны делать вещи, которые им не нравятся, – ради блага своей души; она чувствует себя обязанной приглядывать за нашими душами. Бедняжка, должно быть, это довольно неблагодарное занятие.

Харриет слегка кашлянула, и Джулия немедленно пошла на попятную:

– Я не должна была этого говорить! Как это ужасно – заставить вас смеяться над вашей хозяйкой прямо посреди ее собственных грядок с лавандой. А теперь в чем дело?

– Все дело в том, как вы говорите об этой лавандовой грядке. О боже, я давным-давно так не смеялась. Миссис Кейпел никогда не смеется.

– Нет, она смеется. Но смеется сквозь зубы, когда считает, что должна это делать.

Портрет Луизы был совершенно узнаваемым. Этой хорошенькой и самонадеянной женщине явно чего-то не хватало. Мир, в котором она жила, был на удивление безрадостным.

И снова Джулия взяла свои слова назад:

– Она – моя невестка, я не должна быть такой вероломной. Ричарду это не понравится. Давайте поговорим о чем-нибудь еще.

Харриет ничего не шло в голову, кроме Луизы, смеющейся сквозь зубы. Но затем, решительно настроив свои мысли на другой лад, она заговорила о рисовании. Она думает, что добилась всего, на что способна, и не сможет подняться выше. И это приводит ее в уныние. Джулия сразу ее поняла: она натолкнулась на тот же самый невидимый барьер, стремясь стать по-настоящему хорошим музыкантом. В оживленном споре они совсем забыли о лаванде.

Какая живая у нее мысль, с удивлением думала Харриет. И на нее так приятно смотреть. Ее глаза чисты, словно хрусталь... Чувство обиды было забыто, и девушка снова подпала под обаяние Джулии.