Разорванное небо - Бирюков Александр Викторович - Страница 8

Повисло короткое тяжелое молчание.

– По-моему, ваше место в бою, Абаджиевич-эфенди, – вежливо прервал паузу Ахмед Ойих.

– Благодарю за добрый совет, он весьма кстати. Но мне там уже нечего делать. Мой танк подбит, а я суеверен и сегодня в другой уже не полезу Я приказал прервать атаку и окопаться. Официально довожу это до вашего сведения, господа советники. А теперь можете советовать.

Абаджиевич в упор посмотрел на араба с американцем, перекатывая за щеками желваки.

– Сначала потрудитесь объяснить свое решение, – по-прежнему вежливо произнес Ахмед. Впрочем, эта вежливость не делала его холодный голос теплее ни на градус.

– Причина очень проста. Если бы я дал приказ идти в атаку, то мои ребята его бы не выполнили. Они прекрасные солдаты, но все же не камикадзе – по пятому разу штурмовать этот проклятый Зворник с половиной оставшихся танков. Вы слышите – с половиной! Это ад!

– Забавно, не правда ли? Перед нами монастырь Святого Саввы, гяурская[3] святыня, и вдруг – ад.

– Я исламского университета в Абу-Даби не кончал, – нахмурился подполковник. – И артиллерийской академии в Париже тоже. Но пять лет войны здесь хорошая школа, и я знаю, о чем говорю.

– О да! Сараевское пехотное училище – это, конечно же, школа военной мудрости.

– Помолчите лучше! – зло перебил советника подполковник. – Там у них по всей окраине врыты танки. За каждым забором!

– Так сожгите их. Неподвижная цель поражается легче движущейся… – вступил в разговор американец.

– Сам иди и жги! – сорвался Абаджиевич, но взял себя в руки и кивнул в сторону города: – Те, которые плохо стояли, мои солдаты уже уничтожили. Беда, знаете ли, в том, что стоящие хорошо уничтожить не получилось. Их ведь даже не видно, пушка торчит, и все. А пушка эта 100-миллиметровая, между прочим. Дерьмо, которое вы нам продаете, все эти М-48 и М-26 вьетнамских времен, она насквозь прошивает еще до того, как танки займут огневой рубеж.

– Но это вполне годные боевые машины! – возмутился американец.

– Годные для Голливуда, четвертую серию «Горячих голов» снимать. Я вам не Чарли Шин! Впрочем, чего я распинаюсь. Давайте вечером устрою вам экскурсию. Посмотрите, что остается от экипажа. Можете потом вставить в ежедневный отчет.

– Не надо на меня давить! – побледнел Милсон. – Я солдат, а не девочка из воскресной школы! Вы могли использовать минометы с закрытых позиций…

Абаджиевич язвительно продолжил:

– И сербские танки понесут значительные потери: осколки мин поцарапают краску у них на башнях. 82-миллиметровый миномет не противотанковая пушка! Или вы рассчитываете на нашу несчастную батарею 155-миллиметровых? При их кучности всего нынешнего боезапаса хватит как раз, чтобы подавить один Т-55. Неужели эти предложения – все, чем мне могут помочь два образованнейших консультанта? Или их помощь заключается прежде всего в опустошении моего холодильника?

– Почему же все! – Милсон почувствовал, что и он начинает злиться. Да кто это смеет делать ему замечания – выскочка-офицерик опереточного государства, зависящего только от милости его великой страны!

– Черт, я вижу, вы хотите убедить нас в безвыходности ситуации, ничего, мол, нельзя сделать, и все такое. Да, положение сложное. Но не надо передергивать! Я отлично помню ваши хвастливые утверждения… Кто заявлял, что у него под командованием лучшая пехота во всей Югославии? Или это говорили не вы, а виски у вас в брюхе? А теперь вы впадаете в панику, столкнувшись с мало-мальски серьезным сопротивлением!

– Мало-мальски?! У противника на чердаках пулеметные гнезда, из монастыря лупят снайперы, и в этих условиях мои ребята смогли подойти к окраине на пятьсот метров. Слышите, смогли! Сумели! А теперь я не знаю, как их вытащить оттуда, им головы не дают поднять. У меня только на эвакопункте двести раненых. А сколько еще На поле осталось? Если засиделись, господа, можете прогуляться, послушать их крики… А то, похоже мистер Милсон, что фундаментом вашей военной эрудиции служит любимый стиль деятельности «зеленых беретов»: сила есть – ума не надо.

– Уважаемый Абаджиевич-эфенди! – вмешался Ахмед Ойих с отвращением наблюдавший перебранку союзников. – Вам не кажется стыдным, пройдя за трое суток почти всю Сербску Босну, торчать целый день перед каким-то городком? Словно в нем сидят герои, а не сербы – свиноеды, трусы и пьянь.

– Вы считаете, что хорошо знаете этот народ? Мы, боснийцы, между прочим, тоже сербы, только отуреченные, хотя об этом и не любят вспоминать. И я знаю – когда земля уходит из-под ног, они, как и мы, будут стоять насмерть. Дело тут не в верности Харжичу или кому другому Мы насмерть стояли под Бихочем два года назад, и, боюсь, так же будут стоять сербы здесь. Говорите и делайте что хотите, но больше я атаковать не буду Полковник отвернулся и с неестественной методичностью стал смешивать себе сложный коктейль. Арабский советник Презрительно поджал губы.

– Я всегда знал, что вы плохой мусульманин, эфенди. А теперь понял, что вы еще и плохой солдат.

– Ну и что же, по-вашему, – демонстративно не оборачиваясь, бросил через плечо Абаджиевич, – сделал бы намоем месте хороший солдат?

– Сровнял бы эту гяурскую Ла-Рошель[4] с землей. Вместе со всеми их монастырями, танками, чердаками и снайперами.

– Да ну? Из ротных минометов и танковых пушек?

– Нет, этим хороший солдат добил бы то, что еще будет шевелиться после бомборакетного удара пары-тройки эскадрилий тактической авиации.

Подполковник на секунду с удовольствием представил себе эту картину, но потом горько усмехнулся.

– Пара-тройка эскадрилий. Ну да! У меня же в обозе где-то ядерный «Першинг» завалялся, прикажу найти, и никаких проблем. Что вы на меня так смотрите? Откуда у нас тактическая авиация? За эти дни сербы повтыкали в землю почти все то старье, которое у нас было, а новые самолеты еще, так сказать, в пути. У кроатов,[5] понятно, не допросишься, им самим сейчас жарко!

– Зачем же у них? – тонко усмехнулся араб. – Мы позволим себе попросить у нашего друга, мистера Милсона, организовать налет американской авиации.

– Э нет! Забудьте об этом, парни, – поспешил ответить американец. – Американские ВВС никогда не наносили удары по целям, расположенным так близко к гражданским объектам.

– Действительно, как я это упустил! – глаза Ахмеда Ойиха стали еще печальнее. – Какое благородство! Особенно если вспомнить Вьетнам или Корею, или посвежее – Ирак, например… Достаточно или продолжить?

– Вы не понимаете, – возмутился американец. – Это же совсем разные вещи, здесь все-таки Европа!

– Значит, в Азии, Африке et cetera можно ровнять города с землей, а в Европе не полагается? Мне нравится ваша логика, дорогой мистер Милсон.

– Мне тоже, – огрызнулся американец. Странное выражение, появившееся в глазах Абаджиевича, начало его беспокоить. – Просто я способен заглянуть дальше собственного носа. В Зворнике еще остается большое количество мирного населения. По шоссе на Лозницу тянутся колонны беженцев. В таких условиях я не могу вызывать авиацию. Это будет резня, военное преступление, а международный военный трибунал в Гааге никто не отменял, заметьте! Случись такое – взвоет весь мир, и мы никому не докажем, что удар нанесли бесплотные призраки, а не наши самолеты.

Подполковник Абаджиевич отставил стакан и медленно поднялся.

– А мне плевать, что вы там сможете доказать! У меня четкий приказ: занять Зворник и перекрыть шоссе. Чтобы эти самые беженцы, о которых вы так печетесь, не могли бежать дальше. Слово «бежать» подполковник выделил особо саркастическим голосом и продолжил уже нарочито спокойно, как бы рассказывая: – А еще мне нужно вытащить моих ребят, которых сейчас расстреливают сербские пулеметы. Это мои задачи. А ваши, Милсон, – оказывать всяческое содействие и координировать усилия. Вот и давайте, координируйте.