Острие кунты. Путь русского мистика - Беляев Илья Дмитриевич - Страница 53

Я так и сделал. С трудом вскарабкавшись на полуразвалившуюся башню, я увидел на противоположном склоне несколько домов. За час обошел их все, выбрал приглянувшийся мне, перетащил сюда оставленный у старика рюкзак и стал устраиваться. Дом был маленький, одноэтажный, в две небольшие комнаты. Одна - чистая и пустая, вторая - бывший хлев. Крыша земляная, поросшая высокой травой. Возле дома росла одичавшая алыча, за деревом бил маленький ключ. Из окна, закрывавшегося деревянной ставней, виднелись крепость на другой стороне ущелья и снежные пики вдали. Идеальнее место трудно себе представить. Я натаскал сена из хлева, бросил на него спальный мешок, собрал перед входом стол из плоских камней - и мое жилище было готово.

Первый раз в жизни мне приходилось жить в горах одному. Ночь была наполнена странными звуками, и я долго не мог уснуть. Я не знал, что буду здесь есть. Деньги у меня были, но никаких магазинов поблизости я не заметил. Слава Богу, что ручей рядом. Наконец, убаюканный журчанием ручья, я уснул.

Наутро меня разбудил топот копыт. Я встал и вышел из дома. Пели птицы, первые лучи солнца пробивались из-за снежных вершин. Всадника уже и след простыл, но я заметил оставленный им у двери мешок. Внутри оказалась еда: сыр, хлеб, масло - все домашнее. Неплохо для начала! Я так и не узнал, кто был этот человек, привезший мне еду, но поступок неизвестного горца меня поразил. Если я пришел, значит, мне нужно есть. Здесь все было просто.

Глава 34

Бесконечные уровни сознания находятся на разных расстояниях от Абсолюта. Для него же все они равно близки.

Я полюбил проводить время на крыше моего дома. Отсюда было видно все ущелье: поросшие высокими елями склоны, крепость на другой стороне, снежная цепь гор и белая нить реки далеко внизу. На восходе и на закате я подолгу смотрел на солнце. В глубине души я всегда был солнцепоклонником и воспринимал солнце как живое существо, бесконечно превосходящее нас своим разумом. Иногда мне казалось, что мудрецы прошлого оставили на солнце и луне специальные знаки, что-то вроде печатей, - запечатав таким образом свои знания, но, в то же время, оставив их доступными для тех, кто в состоянии эти знаки увидеть.

По ночам я любил лежать в траве на крыше. Ущелье, обрамленное темными стенами гор и накрытое небом, усыпанным огромными звездами, напоминало гигантскую чашу, на дне которой я лежал. Я чувствовал себя ребенком, покоящимся на теплых коленях матери-вселенной. Вселенская Мать, вдохнув жизнь в мое тело, напитала его своими соками и теперь бережно несла по земле, чтобы, насытив мою душу цветами, звуками и запахами, в назначенный час вобрать ее назад, в тот предвечный дом, где началось и где закончится наше земное путешествие.

Порой на небе вспыхивала падающая звезда. Прочертив мерцающий купол, она гасла за далекими гребешками снежников. Ночное небо было живым существом; я ощущал его дыхание в мерцании звезд, и здесь, в горах, оно было так близко. Иногда по ночам я сидел у костра. Неподалеку от моего дома было древнее святилище, оставшееся еще с языческих времен, - небольшая каменная постройка, внутри которой находился огромный чан для варки пива. По праздникам здесь собирался народ. Старик с сыном, жившие в километре от меня вниз по ущелью, рассказали местную легенду о том, что дважды в неделю, около трех часов ночи, из крепости вылетает светящийся голубой шар и летит через ущелье к святилищу. Несколько ночей я просидел в ожидании шара, но мне не суждено было увидеть его, - каждый раз меня неодолимо клонило ко сну.

Жизнь в Муцо была идеальной для той внутренней работы, ради которой я сюда приехал. Но после первых нескольких недель, прошедших в сладком забвении, я понял, что все не так просто. Я вырос в каменных городских ущельях, наполненных ядовитыми выхлопами, где ритм и способ жизни были совершенно иными. Моей естественной средой обитания был город, со всеми его неврозами и стрессами.

Стремление к уединенной жизни на природе возникло во мне как результат чтения жизнеописаний великих отшельников и святых. Я начал понимать, что, возможно, это было моей второй иллюзией - иллюзией места. Идиллическая жизнь йога на лоне природы, выглядевшая столь соблазнительной в Ленинграде, на самом деле оказалась твердым орешком. Чтобы жизнь в горах стала привычной и естественной, потребовались бы годы борьбы, и я начал сомневаться, нужно ли тратить на это время и силы. С другой стороны, возвращаться в город не хотелось. В конце концов, я решил довериться судьбе и спокойно дожидаться уготованного мне.

Как-то ночью я заметил высоко в горах огонек костра. Поскольку огонь был гораздо выше верхней границы леса, это не мог быть пастушеский костер на этой высоте ничего не растет. Я был заинтригован. Запомнив местоположение костра, я отправился на следующий день на разведку. Шел налегке, захватив с собой немного хлеба, сыра и чай.

Расстояния в горах обманчивы, и у меня заняло добрых пять часов, чтобы добраться до каменистой террасы, где я заметил костер. На месте потухшего костровища никого не было, но угли были еще теплыми. Солнце клонилось к закату, и я решил заночевать на уступе; возвращаться назад в темноте было невозможно. Я развел новый костер из оставленных рядом дров и вскипятил воду.

Прихлебывая обжигающий чай, я взглянул вниз, на долину, начинавшую таять в наступающих сумерках. Единственное время дня, когда кавказская природа грустна, - это час заката. Горы, тонувшие в мглистой дымке, с редкими огоньками костров, стесняли душу и наполняли сердце печалью. Протяжные грустные грузинские песни точно передают это состояние.

Потянуло холодом. Костер начинал затухать, и дров больше не оставалось. Я не захватил с собой спального мешка, и нужно было найти несколько толстых поленьев, чтобы продержаться на уступе ночь. Лесная полоса осталась далеко внизу, вокруг были лишь камни и редкий колючий кустарник. Придвинувшись поближе к угасающему огню, я размышлял о том, что же мне делать, как вдруг кто-то меня окликнул.

Я повернулся и увидел высокого старика, одетого в лохмотья. Его лицо бронзового цвета было покрыто сетью морщин, глаза были голубого цвета, седые волосы и борода спутаны, опирался он на толстую палку. В облике незнакомца не было ничего зловещего или угрожающего, и все же мне стало не по себе. Возникло ощущение, что я где-то его уже видел, но не мог вспомнить где. Я поднялся, мы поздоровались и разговорились. Старика звали Григорий Веселов. Он был родом из Сибири, из деревни Березовка под Омском, и жил в этих горах отшельником - он прожил в одиночестве тридцать шесть лет.