Душа - Триоле Эльза - Страница 37

У Оливье были совсем такие же руки, как у отца, небольшие, красивые.

– Что же делать? – спросила Натали.

– Сам не знаю… Я уже обошел всех его друзей. А к вам заглянул отчасти для того, чтобы попросить совета… Жена ходила к Клодине, к подружке Оливье, к его «невесте»… У него их было уже несколько, но жена уверяет, что Клодина его последнее увлечение. – Он улыбнулся, забыв на минуту о своей тревоге. – Возможно, Клодина знает, где он. Дениза еще не вернулась.

– А полиция?

– Нет… Рано еще… Не хочу ничего осложнять ради самого же Оливье… А вдруг он вернется.

– А вы не пытались встретиться с Дани, с супермужчиной?

– По-моему, они уже давно разругались, но вы подали мне прекрасную мысль. Впрочем, не знаю, где он околачивается… А что, если позвонить его родителям?

С каким-то лихорадочным нетерпением – и откуда только оно взялось! – Рене Луазель оглядел комнату, ища телефонную книгу.

– Она в магазине, – сказала Натали, – там и телефон. Вот сюда, в эту дверь…

– Нет, – объявил Рене Луазель, вернувшись, – по-моему, они не в курсе дела… Они меня просто обругали.

Он стоял, бессильно уронив руки, высокий, чернобровый, растерянный, со страдальческим взглядом… Очевидно, в обычное время он не прочь посмеяться… Из всех детей на него со временем будет похож один только Малыш.

– А возможно, они все-таки вместе?

Натали старалась уцепиться хоть за эту надежду.

– Нет, мало шансов, они больше не встречаются. Оливье разочаровался в Дани. Простите меня, мадам, но с нашим семейством у вас столько хлопот… Если бы только вам удалось вернуть нам Оливье, как в прошлый раз! – Рене Луазель вынул носовой платок, вытер лоб, кончики пальцев. – Бедный малый, он просто не мог больше ждать, слишком развито у него воображение, ему не терпелось, пусть бы скорее все началось… Я уверен, он не смеет вернуться, ему стыдно. Он не будет знать, как объяснить свой поступок… Если он явится к вам, мадам…

– О нет! Я его стыдить не буду, – Натали даже негромко рассмеялась от такого предположения. – Он, ваш Оливье, и сам не знает, что с ним делается. Он также создан для таких историй, как я для вольтижировки… Мозги набекрень, и, простите, кишка тонка. Один бог знает, что он такое насочинит, лишь бы заслужить ваше уважение, лишь бы вы его не запрезирали. Он отлично знает, что в ваших глазах это слишком серьезное дело и тут играть комедии не положено. Должно быть, жить в Доме политического борца не так-то легко.

– Боюсь, вы не совсем точно себе представляете, мадам, как обстоит дело!… Придерживаешься определенных убеждений… все очень просто, иными словами, воспринять их ничуть не труднее, чем, скажем, научить детей быть честными; это делается как-то само собой: не надо лгать, не надо воровать, надо защищать рабочих, трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь… Только не подумайте, что наши дети живут в какой-то неестественно напряженной атмосфере… Мы не семейство из романа Доде наизнанку! Да и Оливье не создан для того, чтобы убивать других, убить себя…

Он проглотил конец фразы, боясь сказать: «Или дать себя убить…»

– Да, – повторил Рене Луазель, – трудно даже выговорить… Непостижимо…

Он откланялся и ушел. Натали осталась одна.

Что? Что тут можно сделать? Натали не хватало Луиджи, она ждала его, прислушивалась… Воистину непереносимо это состояние тоскливого страха, надо что-то сделать, лишь бы его отогнать… Говорить, рассказывать… Может быть, позвонить? Но кому? Все было недвижно, а «Голем» – новая ее иллюстрированная серия, автомат, которому дал жизнь некий пражский раввин, знаток каббалы, – Голем с его монгольским лицом, такое лицо она сама ему сделала, подмигивал ей, строил гримасы, отводил глаза… Натали внимательно его разглядывала: как странно он держится, весь как-то клонится вперед, словно вот-вот рухнет наземь, словно во лбу у него свинцовый груз… Шаги! Нет!… Да, шаги, кошачьи шаги наступающей ночи, вот что ее ждет… Где же Оливье, где он?… Что он опять натворил такого, если не смеет поднять глаз на родных, на отца?… Вот уже сутки, как его нет! Двадцать четыре часа!… Какая ответственность! А что, если они его похитили, держат взаперти, мучают? Она вдруг увидела его таким, каким он был два года назад, да, именно два года назад, когда Кристо ночевал у них в подвале. Подросток в смятых узких брючках, которые, казалось, вот-вот лопнут и обнажат его дерзкую ребяческую худобу. С тех пор он вырос, раздался в плечах, но кожа все такая же нежная, девичий румянец. Он будет красавцем, если вообще будет… Она гнала от себя мысль о том, что, возможно, уже сейчас творят над этим телом… А что, если зажечь все лампы, может быть, свет прогонит прочь призраки? Нет, при свете она разглядит их еще яснее, во всей их реальности. Кровь, раздробленные кулаком зубы, крики, нечистоты… Темнота хватала ее за горло. Слабеющей рукой Натали нащупала выключатель, зажгла лампу… Голем расхохотался ей прямо в лицо, и, когда вошел Луиджи, Натали вскрикнула: Луиджи был похож на Голема.

– Что с тобой? – испугался Луиджи. – Натали, родная! Тебе плохо?

Да, ей было плохо, да… Она стала рассказывать, быстро-быстро. Мир, в котором мы живем, этот мир – самый ужасный из всех ужасов. Луиджи! Луиджи! Здесь был Рене Луазель… с тех пор прошла целая вечность, он сказал, что позвонит, и вот ничего… Ничего, ничего, никаких новостей…

Луиджи держал руку Натали, водил ее кистью по своим колючим щекам, облысевшему лбу… Мы подумаем, говорил он, подумаем… Может быть, стоит порасспросить Кристо? Он наблюдательный человечек, и если даже Оливье ничего ему не говорил… Нет, нет, Кристо расспрашивать нельзя, он непременно заподозрит неладное, и неизвестно, как это на него подействует. Когда ему сообщили, что Оливье послали по делам, Кристо, по словам отца, так па него поглядел… Давай пощадим хоть Кристо. Видишь, до чего доводит политика… Не говори глупостей, Луиджи, нельзя жить так. Впрочем, как ни старайся, все равно от этого не уйдешь. А что, если позвонить Луазолям? Нет, нет, не надо, ты сам понимаешь, что при каждом телефонном звонке они пугаются, надеются… Ох уж мне эти семьи, погрязшие в политике! Вот к чему это ведет, ребятам приходится жить в такой атмосфере, что в конце концов собственная бабушка кажется замешанной в похищении детей. Как в страшной сказке… Ладно, Луиджи, если тебе так легче, ворчи, пожалуйста, ворчи, но ты мне рвешь сердце. Лишь бы с ним все обошлось благополучно. А что они будут говорить, когда он вернется? Лишь бы вернулся, а там посмотрим. Нет, но что все-таки он скажет товарищам? Да нет, он вернется, обязательно вернется…

XXVIII. Юноша и стыд

Оливье вернулся. Натали узнала об этом из короткого телефонного разговора. Потом получила записочку от Рене Луазеля: не посоветует ли она, кто бы мог отвезти Оливье в Швейцарию? И чтобы не расспрашивал ни о чем. Натали обещала подумать.

Кто? Лебрен? Василий?… Возможно, Лебрен на подозрении, а что будет, если его остановят на границе? Василий… такси, впрочем, Василий… Возможно, все-таки… Что ж, тогда Луиджи! Да, это будет куда надежнее. Так-то так, но, может быть, Василий? Или Лебрен? У всех есть машина, а когда вам нужно… Клода принимать в расчет нельзя, Вакье занят в клинике по горло… А действовать надо спешно, очень спешно. Натали остановила свой выбор на Василии, набрала номер телефона, но, услышав «Алло!», положила трубку, голос был незнакомый, очевидно, Василия нет дома. Ничего не получается. А Лебрен не может бросить больницу на три дня. Остается только Луиджи.

Даже трудно себе представить, как сложно, не попавшись на глаза, прятаться, уничтожить бумаги, даже просто выбросить пару старых брюк… Целое дело получить, не прибегая к помощи телефона, адрес, куда надо заехать за Оливье. Инструкции… взять одежду, несколько книжек… К тому же следовало держаться начеку, чтобы соседи не усмотрели ничего подозрительного в бесконечных переговорах Петраччи и Луазелей. Не говоря уже о детях. Луиджи уехал днем, погрузив в машину чемодан Оливье вместе с ящиками игрушек. Пришлось сказать Мишетте, что Луиджи уезжает на несколько дней и что это, мол, никого не касается.