Признания волка - Биой Касарес Адольфо - Страница 1

Адольфо Биой Касарес

Признания волка

Небольшую группу аргентинцев, чью поездку организовала компания ТУСА, невозможно было спутать ни с кем благодаря значку с буквами ТУСА в петлице и еще больше – коричневым костюмам, слишком легким для неласковой парижской весны. Аргентинцев распределили по двум этажам отеля на улице Понтье. Энрике Риверо Пуигу достался номер на третьем этаже, с окном во двор, а Тарантино, Сарконе и Эскобару – на пятом. Так Риверо Пуиг лишний раз убедился в том, что компания чрезвычайно заботится о своей репутации, повторив одну из своих излюбленных фраз: «Эти люди знают, что делают». И верно: Тарантино, Сарконе и Эскобара, составлявших тесную компанию, поселили вместе. Что же касается его, Риверо, одинокого волка – как постоянно говорил он про себя, в общем-то правильно определяя свои отношения с женским полом и с населением Темперлея, – его поместили отдельно, хотя и не слишком далеко от приятелей, с которыми он сильно сдружился в поездке. Чтобы избежать нежелательных трений, ТУСА собрала бразильцев в отеле на улице Колизея, а большую часть американцев – на улице Берри. Такие же меры предосторожности – с неизменным успехом – принимались на всех этапах путешествия: Мадрид, Барселона, Ницца, Генуя, Рим, Милан, Женева, Мюнхен. Шумной и ребяческой, но до чего же трогательной была радость большинства туристов, замечавших знакомые лица в автобусе и самолете после насильственной разлуки в городах. Как не поверить, судя по этим кратким минутам, в прирожденную доброту человека?

Везде, где только было возможно, и всякому, кто только желал слушать, аргентинцы без устали расписывали прелести путешествия. Но если прислушаться получше, выяснилось бы, что не все встречало у них равное одобрение. То обстоятельство, что римские развалины совершенно развалились, вызывало живейшую досаду. Один заявил, что буэнос-айресские эдилы[1] не допустили бы такого. Однако другой, знакомый с языками, встал на защиту местных властей и в приступе раздражения свалил вину на все тех же туристов, платящих именно за виды руин. В этом смысле нельзя отрицать немалое образовательное значение турпоездок: посещение достопримечательностей открывает перед нами невероятное разнообразие человеческого разума.

Впрочем, нашим соотечественникам – об иностранцах я не говорю – достаточно было оказаться наедине со своими мыслями, чтобы стать жертвами двойной тревоги. Она приходила по ночам, когда они ворочались в кровати от бессонницы. Странное дело: любители поспать, все четверо потеряли сон, как только ступили на чужую землю.

Каждой ночью неотвратимо наступал подсчет расходов – и быстро превращался в ужас человека, стоящего на краю пропасти. Поистине головокружительные суммы уходили на чаевые, подарки, сувениры и тому подобные пустяки. Прелести поездки – разве они уравновешивали такое расточительство? Воображение рисовало пугающий призрак разорения. К счастью, наши аргентинцы нашли поддержку и опору в сопровождавшем их представителе компании, как ученики находят ее в учителе. Он вернул друзьям спокойствие разумными и утешительными словами:

– За границей деньги вылетают сами собой. Но число тех, кто отправлялся в путешествие до вас и отправится после – а это не два и не три человека, – доказывает, что никто не разоряется. А потом, – хотя сейчас вам этого не понять, – вы увидите, что бесценные воспоминания о поездке составят предмет для разговоров на всю вашу жизнь. Не только вашу! Хватит на жизнь ваших детей, племянников, внуков!

Тарантино, Сарконе и Эскобар взяли за привычку навещать Риверо в его номере. Здесь все четверо пили мате. Здесь Сарконе неожиданно принимался петь, вызывая восхищение «Жемчужиной в грязи», энтузиазм – «Аргентинским апачем», слезы – «Затерянным в Париже». Здесь друзья, как потерпевшие кораблекрушение на необитаемом острове, обменивались признаниями; и даже вечно замкнутому Риверо случалось разоткровенничаться. Как видно, неприятности, переживаемые вместе, делаются более терпимыми.

На собраниях у Риверо каждый по-своему выражал еще одну заботу, очень личную, но общую для всех. Кто с гневом, кто с печалью, кто с досадой, но все говорили об одном: монотонная череда дней и ночей без благотворного – пусть даже кратковременного – влияния женского общества. Мучения начались в Барселоне, где один из туристов (социолог) громко высказался по поводу качества предлагаемых услуг. Страх ли перед болезнью, некогда исчезнувшей с лица земли, но заново привезенной из бывших колоний, а может, робость, овладевающая нами за границей, или просто предрассудки, – но аргентинцы не участвовали во всеобщем веселье. Потом была Ницца, где легион старух на Английском бульваре не привлек никакого внимания друзей. Знатоки дела, они обратили свой взгляд на других, обещавших земной рай. Эскобар выразил настроение четверки скорбными словами: «Столько прекрасных женщин, и все недоступны!» В Генуе – или на Санта-Маргарите?[2] – они увидели из окна автобуса молодую велосипедистку, блондинку, которая исторгла у Риверо глубокий вздох, заставив его восстать против собственной судьбы: быть может, это и есть женщина его жизни?

Увы, наш опыт – это всегда наш личный опыт, что и калечит лучшие из рассказов о путешествиях. К римским жрицам любви друзья отнеслись с неприкрытым отвращением и нашли, таким образом, новый предлог – как солдаты, давно отвыкшие драться, – чтобы не ввязываться в авантюру. Положение было еще терпимым в Мюнхене, но стало невыносимым в Париже, где действительность показалась им безумным праздником, устроенным в честь любовных побед. Друзей начала грызть тревога другого свойства: путешествие с его красотами, – разве оно уравновешивало потерю целой вереницы блондинок и брюнеток, оставшихся позади?

Сарконе, от природы обладавший спокойным нравом, сделал полезное уточнение:

– Здесь слишком много женщин легкого поведения. Честные девушки не дают к себе подступиться, чтобы их не спутали с теми.

Друзья бурно выразили свое согласие. Движимый завистью, Тарантино внес некоторый диссонанс:

– Но не зря ведь сказано, что трудности обостряют изобретательность.

Эскобар развил тему с превосходным хладнокровием:

– Ни с одной даже не заговоришь, потому что они не понимают по-испански.

В разговор вступил Риверо – единственный из четырех знавший несколько французских слов – и тоже напомнил всем о непреодолимом языковом барьере. Затем вмешался Тарантино:

– Я хочу сказать, что нам не хватает какой-нибудь крестьянской девушки, которая работает домашней прислугой, – лучше всего брюнетки. Ведь у нас это самое доступное из того, что есть.

– В Париже выше уровень жизни, – объяснил Риверо.

– С чем вас всех и поздравляю, – заключил Сарконе.

И во второй раз заслужил шумное одобрение компании.

«Неблагодарность», «жестокость», «коварство» – вот слова, приходящие на ум, когда мы рассуждаем о жизни. К счастью, нередко всплывает еще и слово «неожиданность». Если жизнь становится невыносимой, так и знайте: где-то поблизости спрятан сундучок с сокровищами.

К концу разговора, кажется, показался свет в конце туннеля.

– Раз уж мы лишены домашних радостей, нужно искать в других местах, – высказал свое мнение Тарантино.

Наступила мрачная тишина, нарушаемая лишь громким сопением присутствующих.

– Есть что-нибудь на примете? – рискнул спросить Сарконе.

На Тарантино снизошло озарение.

– Горничная, – произнес он прерывистым голосом.

– Молодая, – уточнил Эскобар, тоже жаждавший лавров. – Та, что приходит убирать вместе со старухой.

– Ни в коем случае! – упрекнул их Риверо. – Разве вы забыли, что горничная в отеле – существо неприкасаемое, священное? Для постояльцев, конечно. Подумайте хорошенько, во что иначе превратится почтенное заведение? Если хотите, почитайте правила проживания. Или проверьте на практике.