Игры писателей. Неизданный Бомарше. - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 51

Я боялся даже подойти к собственному дому... понимал, что не смогу не зайти. А при всеобщем доносительстве, объявленном добродетелью истинного революционера, мой визит грозил неминуемой гибелью. И не только мне, но им – моим женщинам – сестре и жене.

В городе было людно, все радостно ждали объявления приговора по делу Антуанетты. И это был редкий день, когда в Париже не казнили.

Поэтому мой старинный друг палач Сансон должен был быть дома.

И я направился прямо к нему, в предместье Пуассоньер. По дороге я встретил знакомого, графа Ла Сюза, но он не узнал меня. Хотя, может быть, притворился, ибо сам боялся быть узнанным? Нет, скорее всего, не узнал. Человек театра, я знал, как стать совершенно неузнаваемым. Изменить внешность, наклеить усы или бороду – это полдела, главное – внутри. Энергичный и вечно юный проказник Бомарше, провожавший глазами всех красоток, более не существовал. Был надломленный, слабый старик, медленно бредущий по улице.

Оказалось, Сансон переехал. Но я легко узнал его новый адрес.

Он жил теперь на Нев-Сен-Жан. Приехав на эту длинную улицу, я отпустил фиакр и попросил прохожего указать мне его дом. Тот с готовностью и почтительностью показал... Нет, как все изменилось! Когда в прежние времена я решил впервые навестить палача в его старом доме и вот так же осведомился у прохожего, я увидел испуг и отвращение... Я дружил с ним тогда – в пору, когда с ним никто не дружил. Мне было интересно говорить с ним, и еще: я обожал плыть против течения.

И вот теперь должность палача, когда-то самая презренная, стала самой уважаемой и влиятельной. Сам великий Давид нарисовал эскиз нового

костюма палача – наподобие формы римского центуриона. Все хотели пожать руку палачу, добивались знакомства с ним. В газете я прочел слова «бешеного» революционера Эбера: «Пока у палача много работы, республика в безопасности».

Говорят, очередной приговоренный, прежде чем положить голову на эшафот, сказал Сансону «Гордись, они основали новое царство – твое, палач!»

Его новое жилище оказалось в начале улицы – крепкий двухэтажный дом с цветником и огородом. Служанка, маленькая старушка, похожая на мышь, пугливо озираясь, повела меня по двору. Другая старушка, жена палача Мари-Жанна, копошилась в цветнике.

Я соврал служанке, будто мы условились встретиться с ее хозяином, и попросил доложить о мсье Ронаке.

Служанка повела меня в гостиную, из которой доносились звуки музыки. Оказалось, это был день рождения покойного отца Сансона. И все его четверо сыновей с женами собрались вместе.

Подойдя к гостиной, я на мгновенье остановился в дверях. Ба! Знакомые лица! В гостиной сидели братья Сансоны – палачи Реймса, Орлеана и Дижона. И их главный друг (добавлю: и благодетель!) старик Шмидт, тот самый замечательный настройщик фортепиано, который изобрел гильотину. Братья любили его и были ему благодарны. Еще бы – он механизировал (новое модное словечко) их ручной труд! Если бы не он, никогда бы не справиться им с трудными задачами революционного времени. Эти тысячи обезглавленных... урожай революции!

Шмидт сидел за фортепиано, а рядом со скрипкой в руках стоял сам Шарль Анри Сансон, палач города Парижа, «мсье де Пари». Они играли Глюка. Я услышал, как они блестяще завершили арию из «Орфея». Палачи и их жены зааплодировали. И Шарль Анри объявил, что они сыграют дуэт из «Ифигении в Авлиде»... В это время ему и доложили обо мне.

Когда Сансон увидел меня сквозь открытую дверь, он меня не узнал. Но когда служанка подошла к нему и прошептала на ухо, что его хочет видеть гражданин Ронак, я увидел страх на лице палача. Он знал этот мой псевдоним...

Если уж палач боится, жизнь воистину стала кошмаром!

Он что-то сказал служанке, и та повела меня в кабинет.

Шарль Анри Сансон вошел. Он очень сдал – совсем стал старик – но руки и плечи все еще могучи. Лицо изможденное, серое... Еще бы, столько работать – приходится казнить по полсотни в день. И хотя сам голов не рубишь (спасибо гильотине!), но сколько иных забот: всех остриги, свяжи им руки, почувствуй их смертный ужас, да еще потом походи по эшафоту с отрезанной головой, которую непременно требует повидать толпа.

От двери я поймал его взгляд, привычно упавший... на мою шею. Профессия, что делать!

«Я не спрашиваю вас ни о чем, мсье Ронак, – начал он, – но если у вас есть ко мне какие-то вопросы – задавайте».

«Начну с простого. Хотя я знаю, что в вашем доме о казнях и крови никогда не говорят...»

«Эта дореволюционная традиция давно стала воспоминанием», – усмехнулся Шарль Анри.

«Итак, для начала: что случилось с несчастным Казотом? В Англии ходили самые противоречивые слухи...»

«В конце сентября его приговорили к смерти. Дочь не смогла его спасти. Хотя когда его арестовали в первый раз, она вымолила слезами прощение у судей. Но потом перехватили его переписку и выяснили что-то о побеге королевской семьи... Во всяком случае, во время суда он ничего не отрицал, молчал и улыбался.

Я отвозил его на гильотину. Всю дорогу он читал Евангелие. Я посмел спросить его, правдивы ли слухи, будто он предсказал и появление гильотины, и свою собственную казнь.

«И не только свою, – ответил он, – но всех тех, кто сегодня отправил меня в это путешествие. И его тоже». – Не поднимая головы от Евангелия, он ткнул пальцем вверх.

Я поднял голову и, клянусь, задрожал. Там в окне стоял Неподкупный. Мы проезжали по улице Сент-Оноре, мимо дома Робеспьера».

Когда я объяснил Сансону, зачем приехал в Париж, он в ужасе замахал руками.

«Ну почему же? – настойчиво сказал я. – Вы будете готовить ее к смерти. А меня назовете вашим помощником».

«Вы объявлены врагом народа. Вы вне закона. Вам по улицам ходить опасно, а вы хотите...»

«Хочу».

«Вы понимаете, что если вас узнают, вас казнят...»

«А с чего бы им меня узнать? Уж если вы меня не узнали... Вот мое предложение: вы не раз говорили, как я похож на вашего брата, „мсье Дижона“. У него милая бородка – я наклею такую же... Мы попытаемся превратить шутку в правду, только и всего. Вы скажете, что сын ваш заболел и у вас новый помощник, „мсье Дижон“.

«Все это забавно... в пьесе Бомарше. Но жизнь, мсье, не похожа на пьесу».

«Я думаю иначе... Впрочем, если меня узнают, на эшафот отправлюсь не только я._»

«Только наша старая дружба заставляет меня терпеть ваши странные, очень глупые предложения... – Он помолчал и добавил: – ...и не выдать вас немедля».

«Да, именно старая дружба заставляет вас это делать. Ибо если меня арестуют, мне придется поведать многие истории, которые легкомысленно рассказывал когда-то мой старый друг палач Сансон. Тогда я был одним из немногих, не брезговавших знакомством с этим умным и порядочным человеком. К примеру, он рассказывал о своей нежной связи с графиней Дюбарри.. правда, до того, как она стала „подстилкой тирана“ и „кровопийцей, ограбившей народ Франции“... кажется, так ее называют все добрые революционеры? Так что этого, как я слышал, по нынешним временам совершенно достаточно, чтобы вы поднялись на хорошо знакомый вам помост. Разумеется, уже не рубить чужие головы, а оставить там свою... Я надеюсь, вы поняли, что если я способен на такое, мне необходимо... хоть на мгновение ее увидеть».

«Вы правы... вы были в числе немногих моих друзей», – только и сказал бедный Сансон. Он был сообразительный малый и понял, что я не отступлюсь.

Он подумал, помолчал. И наконец произнес:

«Хорошо, вы станете моим помощником на этот день. Благо, вы и вправду похожи на моего брата и, главное, одного с ним роста... Я придумал: вы сможете быть в маске, когда мы придем к ней в тюрьму. Я постараюсь договориться об этом с прокурором Фукье-Тенвилем. У меня есть хорошее объяснение, которое ему понравится... Да, в тюрьме вы будете в маске, которую палач и его помощник надевают только на эшафоте».

Он увидел, как я побледнел при слове «эшафот».

«Но учтите, я не смогу...» – сказал я торопливо.