Женщина по средам - Пронин Виктор Алексеевич - Страница 38

- Без ноги?

- Разумеется... Чего ему сделается... Однако, боюсь, дружка своего разлюбезного вы лишились, не будет больше дружка по имени Игорь.

- Это как? - не понял Вадим.

- А зачем вам калека? Безногий, хромой... Нога отрезана выше колена...

Теперь у него другие заботы... Как бы денег на протез собрать, где бы костыль приличный раздобыть, с кем бы выпить покрепче... Да-да, ребята, печально, но это так, - полковник соболезнующе щелкнул пальцами. Спиваются калеки. Это уже, как говорится, установленный факт.

- Ну, не все же, - возразил Борис.

- Почти все. Может быть, кто-то другой удержится, но Игорь сопьется, тут уж нет никаких сомнений.

- У кого нет сомнений? У тебя? - повысил голос Вадим.

- И у вас их быть не должно. Слабак он. Самый обычный слабак, вроде вас... Что у него за душой? Шампанское, девочки не первой свежести, насильник опять же... Все вы, и он в том числе - подонки, а подонки спиваются первыми, - Пашутин говорил негромко, устало, размеренно и именно его безразличность в голосе действовала на ребят, замерших в креслах, сильнее всего. Полковник говорил, вроде, не о своих предположениях, а о том, что уже случилось и чего изменить нельзя. Он просто сообщал печальную весть.

- Но это еще неизвестно, это еще как получится, - неуверенно возразил Борис.

- А вы вспомните мои слова... Вы их вспомните совсем скоро. Вот очухается немного, швы подзатянутся, начнет от подушки головку отрывать... Вы как-нибудь заглянете к нему, если не забудете к тому времени калеку безногую...

А на кой вам калека? На тусовку полуночную с ним не сходишь, к девочкам, или как вы их там называете, тоже не забежишь... И выпить не сможет на равных... На одной-то ноге далеко не ускачешь... Так вот, зайдете к нему через пару недель, если не забудете к тому времени...

- Не забудем! - заорал Вадим - он уже был не в силах слушать размеренный голос отца.

- А ты не волнуйся, - усмехнулся полковник. - Не надо так волноваться... Ты же уверен, что зайдешь проведать калеку? Уверен. И будь себе тверд. Так вот, зайдете вы к нему в палату, а там еще таких же человек двенадцать, семнадцать... Без рук, без ног, без мозгов... И первое, что он у вас попросит... Выпивку. - Могу спорить на что угодно - не шампанского попросит. Спирту. Водки. И побольше. И почаще.

- Ладно, посмотрим.

- Каким, вы говорите, спортом он занимался?

- Всеми видами.

- А все-таки?

- Баскетболом.

- Ну что ж, - рассудительно кивнул полковник, поднимаясь и надевая форменную фуражку. - Хороший спорт. Красивый. Спорт сильных, мужественных, высоких... Недавно видел по телевизору, как калеки безногие в баскетбол играли... На колясках. Ничего, получалось. Передайте Игорю, что у него не все потеряно.

И полковник направился к выходу.

- Николай Петрович! - окликнул его Борис. - Позвольте задать вопрос?

- Слушаю.

- Скажите, пожалуйста... Вот у вас и в голосе, и в словах... постоянно звучит вроде как злорадство... Это что, профессиональное, или чисто личное?

- Это не злорадство, - Пашутин подошел ближе к креслу, на котором сидел Борис. - Это глубокое удовлетворение. Он получил то, чего вполне заслуживал.

Вы, похоже, вывернулись, удар пришелся на него. Вы пока уцелели, не знаю надолго ли...

- Это почему же "пока"? - спросил Вадим.

- Потому что у вас криминальный образ жизни. Вы же особо опасные преступники. Насильники. В местах заключения из вас сделали бы девочек в первые же часы. И все годы, которые пришлось бы отсиживать, вы были бы девочками. Вас бы любили, за вас бы всю работу выполняли, самые жирные куски бы приносили, откормили бы на загляденье... Полненькие бы стали, нежные, привлекательные...

За вас бы дрались уголовники как за первых красавиц, смертным боем били бы друг друга. Конечно, наколки бы вам сделали соответствующие, чтобы и на воле не забыли бы кто вы есть... Чтобы и на воле знающий человек узнавал бы в каждом из вас девочку... И чтобы не посмели увернуться от своих обязанностей и на воле, - голос Пашутина становился все тверже, громче, он, похоже, готов был потерять самообладание. Видно, спокойствие и показное безразличие и ему давались нелегко. - Я ответил на твой вопрос, Борис?

Тот лишь молча кивнул, чтобы не вызвать новых разоблачений полковника.

- Ладно, поговорили. - Полковник снова направился к выходу. - Не обижайтесь... Расследование проведем по полной программе. Об Игоре я уже позаботился... Он в отдельной палате, хирург хороший к нему руки приложил. Ни в лекарствах, ни в крови для переливания он не будет нуждаться. Когда можно проведать, я скажу. Думаю, через недельку... Все. Пока.

И он направился к выходу на площадку. Но не успел открыть дверь, как раздался звонок. Звонили долго, настойчиво, явно нарушая правила приличия.

Вернувшись в комнату, полковник вопросительно посмотрел на ребят.

- Как понимать? - спросил он.

- Не знаю, - Борис пожал плечами. - Мне так никто не звонит... Может, ошибка?

- Не открывай! - Вадим вскочил, бросился было в спальню, но встретившись взглядом с отцом, остался у двери, готовый при первой же опасности спрятаться в другую комнату.

Пашутин подошел к двери и посмотрел в глазок. Он увидел искаженное увеличительным стеклом лицо молодой женщины, раскрашенное куда сильнее, чем требовалось для нормальной жизни. И полковник открыл дверь. Девица выглядела раскованной и явно подвыпившей.

- Привет, папаша, - сказала она. - Вот и я.

- Очень приятно, - Пашутин посторонился, пропуская ее в квартиру. Проходите, пожалуйста... Давно вас ждем, - и устремился вниз по ступенькам.

- Куда же ты, папаша?!

- Там и без меня тебе работы хватит, - Пашутин махнул рукой и вышел из подъезда.

Борис и Вадим молча стояли в прихожей и смотрели на девицу, не в силах произнести ни слова. Столько всего случилось за последние несколько часов, что они напрочь забыли, какой сегодня день.

А была среда.

***

Старик решил на некоторое время затаиться, лечь на дно. Да и не было у него ни сил, ни злости продолжать отстрел. Какое-то невнятное криминальное чувство подсказывало ему - не торопись, оглянись, выжди.

И он последовал этому своему чувству, которое, кстати, есть у каждого из нас, а если и не проявилось до сих пор у кого-то во всей своей силе и красе, то просто потому, что не было повода.