Высшая мера - Пронин Виктор Алексеевич - Страница 17

Умывался Апыхтин, подбривал щечки, чистил зубы как никогда тщательно, словно одними этими своими действиями выполнял какой-то ритуал, словно освобождался от чего-то гнетущего.

Подошел к окну.

Его «Мерседес» стоял на обычном месте. Но водитель не позвонил, не доложился.

– Жалеет, – проговорил Апыхтин, но уже теплее, добрее. Водитель вел себя правильно, и он это оценил.

Подошел к зеркалу, но не сразу решился поднять глаза, не сразу. А встретившись с собой взглядом, смотрел на себя долго и пристально.

– Неважно выглядишь, – сказал он, – неважно.

И вдруг вздрогнул и побледнел, услышав, как хлопнула дверь в спальню.

– Так, – сказал он почти неслышно и, сцепив зубы, вышел из ванной.

С усилием делая каждый шаг, приблизился к спальне. Дверь была плотно закрыта, а Апыхтин прекрасно помнил, что он не закрывал ее, она осталась распахнутой.

Подойдя к двери, резко открыл ее.

В спальне никого не было.

Взглянув на окно, понял, в чем дело, – дверь захлопнулась от сквозняка. Да, он открыл форточку и сам же устроил сквозняк.

Неожиданно резко прозвучал телефонный звонок.

Апыхтин некоторое время смотрел на него с недоумением, не понимая, что он должен делать, как поступить. Наконец сообразил. Подошел, поднял трубку.

– Да! Слушаю! – Слова прозвучали резковато, это Апыхтин понял, осознал, но не пожалел об этом, он попросту не готов был разговаривать с кем бы то ни было.

– Здравствуй, Володя! – Голос прозвучал негромко, сочувствующе, но без слезливости.

– Здравствуй.

– Не узнаешь?

– Конечно, нет.

– Кандауров беспокоит.

– По какому поводу? – спросил Апыхтин без издевки, он и в самом деле не догадывался, что об убийстве знает весь город.

– Володя... Значит, так... Я с тобой, Володя. Я все знаю... утешать не буду, не умею, но скажу... Я найду их, Володя. Вот увидишь. Сука буду, найду.

– Страшные слова в твоих устах, – усмехнулся Апыхтин.

– Я знаю, что сказал. Эти слова не случайно вырвались. Повторяю – сука буду, найду.

– Ну, найдешь – и хорошо, – ответил Апыхтин с неожиданной легкостью и сразу понял – его слова прозвучали пренебрежительно.

– Ты прав, Володя, ты прав. И моя вина есть... Недоглядел. Но и я получил удар.

– Надо же, – и опять ответ получился насмешливым.

– Я найду их, Володя.

– Послушай, Костя... Спасибо, что позвонил, что не забыл... А найдешь ли ты их, не найдешь... Хочешь откровенно?

– Хочу.

– Не найдешь. Мне так кажется.

– Сука буду, – повторил Кандауров каким-то смазанным голосом и положил трубку.

– Как скажешь. – Апыхтин и сам не заметил, как слабость и беспомощность в нем сменились почти детской обидчивостью, словно люди, которые должны были отнестись к нему почтительно, проявили себя неблагодарными. Ему нанесли страшный удар, его размазали по стене, и никто, ни одна живая душа ничего не сделала, чтобы предотвратить удар, спасти его или хотя бы предупредить об опасности.

Когда Апыхтин вышел на площадку, то с капризным раздражением, но в то же время и с явным удовольствием увидел на ближайшем подоконнике охранника из банка. Молодой парень сидел, опершись спиной о раму и положив на колени короткий черный автомат. Увидев Апыхтина, охранник спрыгнул с подоконника и если и не вытянулся в струнку, то принял позу достаточно уважительную.

Апыхтин знал этого парня, сам принимал его на работу, и где-то в глубине души шевельнулось чувство благодарности за это ночное дежурство.

– Привет, – сказал он, направляясь к лифту. – Ты что же, всю ночь здесь отсидел?

– Велено.

– А... Тогда конечно, тогда понятно.

Подошел лифт, парень вошел в кабину вслед за Апыхтиным и тут же нажал кнопку первого этажа, хотя кто-то за углом уже торопился к лифту, выкрикивая поспешные слова, прося подождать, захватить его в просторную кабину.

– Что ты так? Подвезли бы соседа!

– Перебьется, – ответил парень с нарочитой грубостью.

– Тоже верно, – согласился Апыхтин.

И это в нем появилось – он охотно соглашался со всем, что ему говорили: не было ни сил, ни желания что-то отстаивать, возражать, добиваться. Это казалось совершенно несущественным, ненужным.

Уже в машине Апыхтин вспомнил, что не позавтракал, и это тоже не огорчило – если так случилось, значит, так и должно было случиться. Он сидел на заднем сиденье, автоматчик устроился впереди, рядом с водителем. Наверно, так и положено. Или же он сам первым сел на заднее сиденье, и охранник не осмелился сесть рядом. И здесь не возникло у Апыхтина своего мнения, желания что-то исправить. Если так расселись, значит, иначе было и нельзя.

Апыхтин опустил стекло, в машину ворвался свежий утренний воздух, шелест шин по мокрому асфальту, городской невнятный шум. И вдруг неожиданно, как бы из ничего, без всяких внешних причин возникло воспоминание – Кандауров спрашивает, нет ли у него врагов. Апыхтин заверил Кандаурова, что все в порядке, на его горизонте ясное небо. Кандауров ничего не ответил, но в банке тогда провели какие-то косметические охранные меры, призвали всех к бдительности, и на этом все закончилось.

И вот, пожалуйста...

Поколебавшись, Апыхтин вынул коробочку сотового телефона и набрал номер Кандаурова. Тот ответил сразу, будто ждал звонка, будто наверняка знал, что Апыхтин позвонит.

– Костя?

– Слушаю, Володя!

– Я ворчал... Ты уж не имей на меня зуб... Были причины, как ты знаешь.

– Все нормально, Володя. Забудь.

– Причины, как ты понимаешь, уважительные... Обычно я не ворчу, не капризничаю.

– Проехали, Володя, давно проехали.

– Послушай... Недавно ты спрашивал о врагах... За этим что-то стояло? Или просто призывал к бдительности?

– Стояло.

– Больше ничего не добавишь?

– А нечего добавлять. Прошел слушок... В наших кругах, естественно. Промелькнула твоя фамилия.

– В какой связи?

– Не знаю. Но вот так просто фамилии не произносятся. Это было не при мне, ребята доложили. Якобы кто-то где-то кому-то...

– Не хочешь сказать или действительно не знаешь?

– Володя, послушай... Как только ребята доложили мне, я в тот же день позвонил тебе и все сказал открытым текстом.

– Помню.

– Не сомневайся во мне, Володя, ладно?

– Не буду.

– Все, что я сказал сегодня утром, остается в силе. Держись, Володя.

– Постараюсь, – ответил Апыхтин и выключил телефон. Он не мог больше говорить. Самые простые слова Кандаурова, эти вот «держись, Володя», оказали на него совершенно неожиданное действие – он чуть не расплакался и с трудом глотал какие-то комки, сотрясающие все его большое тело. Встретившись взглядом с водителем в зеркале, он сдвинулся в сторону, чтобы тот не понял, не догадался о его состоянии.

Да, так бывает – прочувствованные слова друзей, соратников оставляют нас совершенно равнодушными, и слушаем мы их снисходительно и даже с некоторым раздражением, дескать, скорее бы заканчивали. Не затрагивают они ничего трепетного и заветного, а если что и дают, то лишь удовлетворение уставшему самолюбию. Но случайно брошенное слово человека далекого, может быть, даже презираемого, человека, которого мы даже стыдимся, вдруг цепляет что-то важное, больное в душе, и ты готов разрыдаться на плече попутчика в электричке, разговориться с поздним выпивохой у ночного киоска, пожаловаться таксисту.

Что за этим?

Привычная опасливость, подсознательная боязнь ближних, потому что по-настоящему чувствительный удар может нанести человек, хорошо знающий, где у тебя болит.

Или невозможность носить в себе нечто гнетущее, невыносимо тяжкое? Или сохранившееся из глубины веков стремление быть искренним, открытым и простодушным?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.