Екатерина II: алмазная Золушка - Бушков Александр Александрович - Страница 67

В 1777 г. он по-настоящему влюбился в девятнадцатилетнюю красавицу, фрейлину Зиновьеву. Они обвенчались и жили счастливо. Но через пять лет жена Орлова умерла от чахотки.

Орлова сорвало в безумие, от которого он уже не оправился до самой смерти шесть лет спустя. Конец его был печален: по достоверным данным, он постоянно мазался собственными испражнениями, которые, пардон, и ел. Ходили упорные слухи – не исключено, основанные на точных сведениях от врачей и лакеев, что во время припадков безумия он видел перед собой призрак Петра III и повторял, имея в виду смерть жены: «Это мне наказание!»

Екатерина уверяла в письме к одному из своих постоянных корреспондентов, что «громко рыдала и страшно страдала», но ее обширное письмо не показывает никакой особой удрученности – все, надо полагать, давным-давно перегорело...

Их сын, тот самый Бобринский, ничем путным себя не проявил. Порхал по заграницам, как вертопрах, делал огромные долги (в Париже ухитрился небрежно занять не менее миллиона) – тогда Екатерина распорядилась, чтобы его вернули в Россию и малость приструнили...

Алексей Орлов – Алеха, Барафре – в круг фаворитов не входил, но некоторые историки утверждают, что у него все же был сын от Екатерины, получивший фамилию Чесменский. Точно неизвестно, возможны очередные байки – потому что, например, о некоем «поляке Высоцком» как любовнике Екатерины упоминает лишь тот самый француз Кастера, что сочинил кучу ерунды о «Елизавете II», а ни один отечественный исследователь ни о каком Высоцком представления не имеет...

Алехан, несмотря на созвездие высоких постов, тоже ничем особенным себя не прославил, разве что захватом самозванки в Италии. Победу под Чесмой, за которую он получил титул Чесменского, одержал не он, а талантливые флотоводцы Спиридов и Грейг. Единственное бесспорное достижение Алехана – это то, что именно он после долгих трудов вывел породу знаменитых орловских рысаков.

Едва воссев на престоле, Павел I решил восстановить справедливость в отношении отца – торжественная процессия перенесла гроб с телом из Александро-Невской лавры в Петропавловский собор. Император специально распорядился, чтобы для участия в процессии собрали всех участников переворота и заговора 1762 г. – понятно, не рядовых солдат. Впереди процессии должен был нести корону Алексей Орлов.

Он ее и пронес – с каменным лицом, нисколечко, я уверен, не терзаясь угрызениями совести и прочими глупостями. Не тот был человек – Балафре. Пожалуй что, покрепче нервами и гораздо умнее братца Гришки.

Графиня Загряжская рассказала молодому Пушкину о разговоре, который еще при жизни Павла состоялся у нее с Алеханом, уехавшим за границу, поскольку, окружающие прекрасно понимали, находиться ему в России при Павле было как-то неудобно: «Орлов был в душе цареубийца, это у него было как бы дурной привычкой... Мы разговорились о Павле I. „Что за урод? Как его терпят! „Ах, батюшка, да что же ты прикажешь делать? Ведь не задушить же его?“ „А почему ж нет, матушка?“ „Как? И ты согласился бы, чтобы дочь твоя Анна Алексеевна вмешалась в это дело?“ „Не только согласился бы, а был бы тому очень рад!“ Вот каков был человек!“.

Ну какие тут угрызения совести? Это вам непростак Гришка. Дорого бы я отдал, чтобы иметь возможность взглянуть на лицо Алехана, идущего впереди процессии морозным Петербургом с короной убитого им императора – это все равно что заглянуть в глаза всему восемнадцатому веку...

Род Орловых пресекся в 1832 г. Те, кто продолжали и княжескую и графскую линии – узаконенные внебрачные сыновья Федор Орлова и родственники по женской линии, которым «всемилостивейше разрешено» было принять фамилию.

Помянутый Васильчиков, из-за которого (хотя не только из-за него) Екатерина с Орловым рассталась, был личностью совершенно незначительной. Красавчик «в случае», как это тогда называлось.

Сам он свою роль «мальчика по вызову» прекрасно понимал. Однажды сам жаловался приятелю (который передал этот разговор французскому дипломату, а тот записал для истории): «Я был только содержанкой, и со мной так и обращались. Не хотели, чтобы я видел кого-нибудь, чтобы выходил. Когда я просил за кого-нибудь, мне не отвечали. Когда я говорил за себя, было то же самое. Когда я хотел получить ленту св. Анны и сказал об этом императрице, то я на следующий день нашел в своем кармане 30 000 руб. ассигнациями. Мне всегда закрывали рот таким образом и отсылали в мою комнату».

Следующий фаворит был ему полной противоположностью – речь идет о Григории Александровиче Потемкине, одном из ярчайших деятелей екатерининского царствования и вообще восемнадцатого века.

Из небогатых дворян, учился в школе, но был оттуда выставлен за лень и прогулы. Пришлось идти унтером в гвардейский полк. Как именно он познакомился с Екатериной, так и останется неизвестным. Существует версия: когда в день переворота Екатерине принесли гвардейскую офицерскую форму, забыли где-то темляк на шпагу – и молодой унтер отдал свой. Ни проверить достоверность этой легенды, ни опровергнуть ее не представляется возможным. Фактом является, что, когда наделяли чинами и наградами участников переворота и Потемкин в списке значился корнетом, Екатерина это собственноручно вычеркнула и написала: «В подпоручики». А всего через четыре месяца подпоручик получил придворный чин камер-юнкера, то есть свободный доступ ко двору. Причины опять-таки остаются тайной навсегда. История с темляком – чересчур ничтожный повод для того, чтобы императрица обратила особое внимание на обыкновенного унтера. Невелика заслуга...

Быть может, Потемкин играл какую-то важную роль в подготовке заговора, оставшуюся неизвестной историкам и молве? Это, пожалуй, самое логичное объяснение – потому что внимание Екатерины действительно было особым. Молодого придворного она вводит в сенатские комиссии, письменно приказав сенаторам «познакомить со всеми делами» – а там производит и в камергеры, находит ему хороших заграничных учителей, словно бы выращивая себе сподвижника, опытного в государственном управлении.

Однако за этим с нешуточной ревностью наблюдают братья Орловы, Гришка и Алехан. У Потемкина происходит с ними какая-то ссора (иногда ее называют несчастным случаем), в ходе которой Потемкин теряет один глаз. Должно быть, были все основания опасаться куда как более серьезного продолжения – и Потемкин отправляется на первую русско-турецкую войну, где делает неплохую карьеру, дослужившись до генерал-лейтенанта. А потом пишет Екатерине письмо, где просит чина генерал-адъютанта, «если она считает его заслуги достойными себя». Это намек!

Екатерина согласилась. Васильчиков отправляется в почетную ссылку в Москву. А Потемкин занимает его место. «Циклоп», как его прозвал разобиженный Гришка Орлов, становится всемогущим – назначает и смещает министров, руководит внешней политикой и внутренними делами империи.

Подробно об этом рассказывать нет смысла – о Потемкине написано немало книг. Он руководил армией и во вторую турецкую войну, осваивал южные земли, Новороссию, Крым, строил города, крепости и корабельные верфи, налаживал сельское хозяйство на приобретенных землях. До сих пор имеет хождение дурацкая легенда о «потемкинских деревнях» – якобы Потемкин во время знаменитого путешествия императрицы по югу России вместо реальных городов и деревень соорудил грубые декорации, которые Екатерина и сопровождающие ее иностранные вельможи и дипломаты приняли за настоящие.

Однако давным-давно доказано, что эту чепуху запустил в обращение секретарь саксонского посольства Гельбиг. Который в той поездке как раз не участвовал. Этот субъект старательно собирал всевозможные слухи, сплетни и анекдоты, из которых даже состряпал книгу. Но главное тут было даже не в любви к слухам, а в личности дипломата. Ни Россию, ни Екатерину он терпеть не мог, а потому старательно пытался представить освоение русскими Причерноморья как нелепую и вредную авантюру. Вот и придумывал, будто дома в Херсоне были не настоящими, а сляпанными на скорую руку из камыша и покрашенными. Что военный флот (реальный!), показанный императрице в Севастополе, состоял из старых купеческих кораблей, которые замаскировали под фрегаты. А конные полки существуют только на бумаге...