Екатерина II: алмазная Золушка - Бушков Александр Александрович - Страница 65

А тут еще заграничные агенты присылали неприятные отчеты. Московские розенкрейцеры, мистики мохнорылые (как выражался один из литературных героев) существовали не сами по себе, а подчинялись главной розенкрейцеровской ложе в Пруссии, в Берлине. И наследники Фридриха стали прикидывать, не удастся ли им с помощью «московских братьев» оторвать Лифляндию от России и присоединить ее к Пруссии.

Это уже называется не масонством, а использованием агентов влияния... Московские масоны побывали в Берлине, встретились там с главой ордена, поговорили и о Лифляндии, и о том, что следует как можно скорее привлечь к себе Павла Петровича – Екатерина, хотя и сама была немкой, немцев недолюбливала, а вот Павел относился к ним гораздо спокойнее.

Вот тут-то, получив сведения о берлинских посиделках, и начали масонов брать, начиная с Новикова. Обвинения ему предъявили по всем правилам, и вовсе не за «порицание крепостничества» и «вольнодумство». Речь шла о вещах гораздо более конкретных: насаждение непозволительных с православной точки зрения ритуалов и обрядов; подчиненность московских лож Берлинскому центру «мимо законной и Богом учрежденной власти», тайная переписка предосудительного характера с прусскими министрами; попытка привлечь к своей деятельности наследника (которого в документах обтекаемо именовали «известной особой»); издание «противных закону православному книг». А главное, к тому времени все же накопали кое-какие улики по облапошиванию доверчивых богатеев. Так и написано: «Уловляя пронырством свои и ложною как бы набожностию слабодушных людей, корыстовались граблением их имений, в чем он (Новиков – А. Б.) неоспоримыми доказательствами обличен быть может».

Радищев, к слову, тоже немало в свое время хороводился с новиковской компанией. Как видим, на глазах рассыпается сказочка о бедном, невинном идеалисте, пострадавшем за просвещение, вольнодумство и «обличение крепостного права». Перед нами – классический руководитель тоталитарной секты, аферист и политический интриган, вступивший к тому же в подозрительные связи с иностранной державой. Ни в одной стране таких типов пряниками не кормят. Для сравнения: попробуйте представить, как американский судья в наши дни поступил бы с членами мексиканской секты, собравшимися завлечь в свои ряды дочь президента Буша, чтобы таким путем добиться возвращения Мексике Техаса... Заперли бы в камеру и ключ выбросили.

Что за публику Новиков к себе принимал, прекрасно иллюстрирует пример с «братом розенкрейцером» студентом Невзоровым. Когда его посадили, он стал на полном серьезе утверждать, что в Петропавловской крепости «все иезуиты», которые его из-за стены «душат магнетизацией». Перед нами – первый достоверно зафиксированный родоначальник того многочисленного и горластого племени, которое впоследствии «агенты КГБ облучали из соседской квартиры секретным излучением». Ну, что вы хотите – классический выкормыш тоталитарной секты со съехавшей крышей. В восемнадцатом столетии это было еще в новинку. Мистика мохнорылого, не допрашивая более, гуманно перевезли в соответствующую больничку...

И это все о них. Лучше бы и дальше варили философский камень из старых подков, придурки. Сидеть бы не пришлось...

Глава одиннадцатая

Дела сердечные

Отвлечемся от искателей эликсира бессмертия, мистиков-аферистов и прочей предосудительной публики, которая, в общем, примитивна, скучна и совершенно не интересна. Поговорим о вещах гораздо более завлекательных и где-то даже романтических. Никак нельзя, усевшись за обстоятельную книгу о Екатерине II и ее времени, обойти молчанием екатерининских фаворитов... Интереснейшая тема. Здесь и глупость смешана с государственным умом, и почет с позором, и циничный расчет с самой настоящей любовью.

Начнем с сухой и бесстрастной цифири. Поскольку восемнадцатый век находился к нам довольно-таки близко и письменных источников – мемуаров, посольских донесений и личной переписки – осталось немало, то «официальных», так сказать, то есть открыто признанных фаворитов при Екатерине насчитывалось ровным счетом десять. Чтобы придать этой книге некое наукообразие, приведу точный список и точные даты.

Григорий Орлов – 1762–1772;

Васильчиков – 1772–1774;

Григорий Потемкин – 1774–1776;

Завадовский – 1776–1777;

Зорич – 1777–1778;

Корсаков – 1778–1780;

Ланской – 1780–1784;

Ермолов – 1784–1785;

Мамонов – 1785–178;

Платон Зубов – 1782–1786.

Иногда форменным образом мелькали случайные симпатии, вроде Страхова или Высоцкого – но эти, получив некую толику материальных благ, моментально исчезали и со сцены, и вообще из российской истории.

С Григорием Орловым Екатерину связывали неподдельные чувства, и это была самая настоящая любовь. Об этом можно говорить с уверенностью, поскольку амор начался в ту пору, когда Екатерина, несмотря на титул наследницы престола и великой княгини, была, в сущности, никем, поскольку зависела исключительно от капризов Елизаветы: захочет – оставит в прежнем звании, захочет – домой отправит...

И вряд ли в ту пору Екатерина, первый раз уступая нахальному гвардейцу, уже тогда думала: ага, этот-то мне возмутит гвардию в два счета, и трон добудет! Совершенно другие были мотивы, к политике отношения не имевшие...

Сохранилась масса свидетельств русских сановников и иноземных высоких гостей, что Екатерина вела себя после восшествия на престол, как женщина по-настоящему влюбленная: то и дело наводила разговор на Григория: не правда ли, умен? Остроумен? Толков? А как на сцене играет в любительской пьеске!

Вот только Григорий Орлов навсегда, на всю оставшуюся жизнь так и остался гвардейским поручиком, какие бы чины и посты не занимал, какими бы милостями ни был осыпан, какими бы миллионами не ворочал. Гришка – и все тут...

Я уже рассказывал, как он вскоре после воцарения Екатерины пытался пробить идею насчет своего с ней замужества. Но и Екатерину эта мысль не прельщала (мадам Орлова, фи!), и гвардия, прослышав кое-что, пришла в нешуточное возмущение: по полкам комментировали этакие новости открыто и насквозь матерно, кто-то даже сорвал с триумфальной арки портрет Екатерины, что вообще-то подпадало под неотмененный еще закон об оскорблении величества (не нашли озорника). Гвардейцев понять можно: все они Гришку распрекрасно знали, а к монархам тогда питали нешуточное суеверное уважение, считая их особами, стоящими где-то на недосягаемой высоте. Конечно, можно было без особых душевных терзаний свергнуть, а потом придушить императора, но это – совсем другое... Монарх – это такой особый человек, небожитель. И представить, что «навроде царя» в России окажется, вот смех, Гришка Орлов, еще недавно один из превеликого множества поручиков... С точки зрения гвардейца восемнадцатого столетия это было глубоко неправильно.

Идею с замужеством посему тихонечко спустили на тормозах. Гришка успокоился, ему и без того было хорошо: во время торжественных выездов он сидел, развалясь, в золоченой карете рядом с императрицей, а родовитейшие сановники тащились рядом на лошадках – что по меркам того столетия их чертовски уязвляло, поскольку ставило в подчиненное положение согласно нормам этикета...

Уже в 1765 г. французский дипломат (и разведчик, понятно) Беранже сообщал шифром в Париж: «Этот русский (т. е. Орлов – А. Б.) открыто нарушает законы любви по отношению к императрице. У него есть любовницы в городе, которые не только не навлекают на себя гнев государыни за свою податливость Орлову, но, напротив, пользуются ее покровительством. Сенатор Муравьев, заставший с ним свою жену, чуть было не произвел скандала, требуя развода, но царица умиротворила его, подарив ему земли в Лифляндии».

Словом, Гришка гулял в открытую – и даже, по некоторым сведениям, порой Екатерину вульгарно поколачивал – так, легонько, чтобы помнила, кто в доме хозяин. Она меж тем все эти годы старательно пыталась приспособить его к государственным делам.