Мастер снов - Желязны Роджер Джозеф - Страница 20

Через некоторое время они стали спускаться с другой стороны горы. Снова Время вокруг них исказилось, и вот они уже у подножия горы и идут вперед.

— …беззаботный червячок, пробирающийся по травинке и пробивающийся сквозь листья куста.

— Вспомнила! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Теперь я знаю!

— Так где мы? — спросил Рендер.

Она сорвала травинку и сжевала ее.

— Где? Ну, конечно, "там, где перепел свистит в роще и пшеничном поле".

Перепел засвистел и пересек им дорогу, а за ним строго по линии шествовал его выводок.

Они шли по темнеющей тропе между лесом и пшеничным полем.

— Так всего много, — сказала она, — вроде каталога ощущений. Дайте мне еще строчку.

— …где летучая мышь кружит накануне Седьмого месяца, — сказал Рендер и поднял руку.

Эйлин быстро опустила голову, чтобы мышь не налетела на нее, и темная фигура исчезла в лесу.

— Где большой золотой жук падает сквозь тьму… — сказала она, и жук, похожий на метеорит в двадцать четыре карата, упал к ее ногам. Он лежал секунду, как окрашенный солнцем скарабей, а затем пополз по траве у края тропы.

— Вы вспомнили теперь, — сказал он.

— Да.

Канун Седьмого месяца был холодным, на небе появились бледные звезды. Полумесяц наклонился над краем мира, и его пересекла еще одна летучая мышь. Где-то в траве застрекотал сверчок.

— Мы пойдем дальше, — сказала она.

— Далеко?

— Туда, где ручей вымывает корни старого дерева и несет на луг, — ответила она.

— Ладно, — сказал он и наклонился к гигантскому дереву, мимо которого они шли. Между его корнями пробивался родник, питающий ручей, вдоль которого они недавно шли. Он звенел, как эхо далеких колокольчиков. Он вился между деревьев, зарывался в землю, кружился и прорезал себе путь к океану.

Она пошла по воде. Вода изгибалась и пенилась вокруг ее ног, обрызгивала дождем, и капли скатывались по спине, по груди, по рукам и ногам.

— Идите сюда, магия ручья прекрасна, — сказала Эйлин.

Но Рендер покачал головой и ждал. Она вышла, встряхнулась — и тут же высохла.

— Лед и радуга, — заметила она.

— Да, но я забыл, что там следующее.

— Я тоже, но помню чуть дальше: Пересмешник булькает нежно, хихикает, взвизгивает, плачет.

И Рендер сморщился, услышав описанные звуки.

— Это не мой пересмешник, — сказал он.

Она засмеялась.

— Какая разница? Во всяком случае, он появился вовремя.

Рендер покачал головой и отвернулся. Она снова встала рядом с ним.

— Простите. Я буду более осторожной.

— Прекрасно. — Он пошел дальше. — Я забыл следующую часть.

— Я тоже.

Они оставили поток далеко за собой и шли по пригибающейся траве, по ровной безграничной равнине, и все, кроме краешка солнечной короны, исчезло с горизонта.

— Где при заходе солнца тени тянутся вдаль по бесконечной одинокой прерии… Я вспомнил: это место, где стада бизонов медленно бредут, простираясь на многие мили…

Темная масса слева постепенно обрела форму. Выделился громадный бизон американских прерий. Не на родео, не на выставке рогатого скота, не на обратной стороне никелевой монетки, а здесь, перед ними, стояли эти животные, опустив рогатые головы, покачивая мощными спинами — знак Таро, неудержимое плодородие весны, исчезающее в сумерках в былое, в прошлое — вероятно, туда, где мелькают колибри.

Рендер и Эйлин шли по великой равнине, луна плыла над ними. Наконец они дошли до противоположного конца страны, где большие озера, другие ручьи, мосты и другой океан. Они прошли через опустевшие фермы, сады и двинулись вдоль воды.

— Где шея долгожителя-лебедя изгибается и поворачивается, — сказала она, глядя на своего первого лебедя, плывущего по озеру в лунном свете.

— Где, издавая хохот, чайка носится над берегом, — ответил он, — и смех ее почти человеческий.

И в ночи раздался смех, но он не был ни смехом чайки, ни смехом человека, потому что Рендер никогда не слышал, как хохочет чайка. Журчащие звуки он сотворил из сырого ощущения холодного вечера.

Он велел вечеру снова стать теплым. Затем осветил тьму, заставил ее звенеть серебром. Смех начал замирать и исчез совсем. Сотворенная чайка унеслась в океан.

— Ну, — объявил он, — на этот раз почти все.

— Но ведь осталось еще так много, — возразила она. — Вы держите в голове меню обедов, как же вы не помните еще кое-чего об этом? Я помню что-то насчет куропаток, укладывающихся на ночлег кольцом, головами наружу, и о цапле в желтой короне, питающейся крабами на краю болота, и о кузнечиках на орешнике, и…

— Мы и так увидели много, даже слишком, — сказал Рендер.

Они прошли через рощу лимонных и апельсиновых деревьев, по местам, где кормится цапля, мимо орехового дерева, где поют кузнечики, там, где куропатки спят кольцом, головами наружу.

— В следующий раз вы покажете мне всех животных?

— Да.

Она свернула по узкой тропке к фермерскому дому, открыла дверь и вошла. Рендер, улыбаясь, шел за ней.

Чернота.

Полная чернота, мрак абсолютной пустоты. Внутри дома не было ничего.

— В чем дело? — спросила она.

— Далее экскурсия не планировалась, — ответил Рендер. — Я хотел опустить занавес, а вы вмешались, решили, что представление должно продолжаться. На этот раз я воздерживаюсь от какой-либо поддержки.

— Я не всегда могу контролировать это, — сказала она. — Простите. Давайте закончим. Я готова сдержать себя.

— Нет, пойдем дальше. Свет!

Они стояли на вершине холма, и летучие мыши летали мимо узкого металлического серпа луны. Вечер был холодный. От груды мусора доносилось грубое карканье. Деревья были металлическими столбами с приклепанными к ним ветками. Трава под ногами из зеленого пластика. У подножия холма тянулось гигантское пустое шоссе.

— Где мы? — спросила она.

— Это ваша "Песня о себе" со всем тем крайним нарциссизмом, каким вы смогли ее напичкать. Все было правильно… до определенного момента. Но вы толкнули ее излишне далеко. Теперь я чувствую, что становится необходимым некоторое равновесие. Я не могу позволить себе на сеансах играть в игрушки.

— Что вы собираетесь делать?

— Пойдем гулять. — Он хлопнул в ладоши.

— Где пыльная низина просит воды… — сказал голос неизвестно откуда, и они, закашлявшись, пошли.

— …где сильно загрязненная река не знает живого существа, — сказал голос, — и пена на ней ржавого цвета…

Они шли вдоль вонючей реки; Эйлин зажала нос, но запах все равно чувствовался.

— …где лес погублен, и ландшафт — преддверие ада…

Они шли среди пней, спотыкались об остатки ветвей, и под их ногами хрустели сухие листья. Испуганно косящаяся луна свисала с черного купола на тонкой нитке. Под листьями трещала земля.

— …где земля изранена опустевшими рудными шахтами…

Вокруг них лежали брошенные механизмы. Горы земли и камней сиротливо лежали в ночи. Громадные бреши были заполнены похожими на кровь разрастаниями.

— …Пой, муза алюминия, учившая вначале этого пастуха, как культура и техника восстают из хаоса — или, если тебя более восхищает смерть, созерцай величайшее кладбище!

Они вернулись назад, на вершину холма, чтобы посмотреть оттуда. Кругом было множество тракторов, бульдозеров, экскаваторов, кранов. Грудами лежал искореженный, проржавевший, разломанный металл. Вокруг лежали рамы, плиты, пружины, балки. Брошенные орудия. Ненужные машины.

— Что это? — спросила она.

— Свалка. Об этом Уолт не пел — о вещах, которые идут по его траве и выдирают ее с корнем.

Они пошли мимо мертвых механизмов.

— Эта машина срыла индейский могильник, а эта спилила старейшее на континенте дерево. Вот эта прорыла канал, отклонивший реку, что обратило зеленую долину в пустыню. Эта ломала стены домов наших предков, а эта поднимала плиты для чудовищных башен, заменивших эти дома…