Корабль отстоя - Покровский Александр Михайлович - Страница 9

А чтоб не волноваться – глубокий вдох. И снова.

И выдох.

И ещё я воздух нюхаю. Меня тут прозвали Носом. Химик-Hoc. Ха!.. Сволочи…

Центральный, чуть где гарью запахнет, приказывает: «Химику занюхать!» – и никто не шутит. Какие тут шутки. Нос у меня хороший.

Я несколько раз перед входом в отсек вдохну-выдохну, провентилирую хорошенько легкие – и вперед.

Входить приходится несколько раз – нос быстро забивается. Поэтому не дышим, пока к подозрительным механизмам не подойдем. Они перегреваются – вот и пахнут.

И ещё я по звуку чую, какой агрегат плохо работает.

И ещё… я даже не знаю почему… постоять рядом надо – ничего не тревожит?

Или посидеть, не спеша, привалившись. Спешат только убогие.

Заранее включаем сразу два прибора. На гамма и на промежуточные нейтроны. Пробегаем по всем точкам, потом подсоединяем датчик на быстрые – и ещё раз пробежались. Так снимать показания гораздо быстрее. Тепловые можно не замерять – их никогда не бывает.

Сперва в одной выгородке – потом в другой.

Когда я так брожу, у пульта всегда челюсть отвисает. Вот и весь кураж. Дозиметры надо нацепить. Они, понятно, погоду на Марсе покажут, но – на всякий случай.

Чего ещё? Все, вроде…

Пошел…

ВСТРЕЧА

Кот шел по улице. Он шел походкой ветерана гладиатора, только что удалившегося на покой. Это был громадный кот, и движения его не отличались излишней пластикой. Видел я его с двадцати метров, но и с этого расстояния были заметны жуткие шрамы на его физиономии. Одно ухо у него было надломано и производило впечатление кепки, сдвинутой вбок, хвост – ополовинен. Выражение морды говорило о том, что все в этом мире он уже видел и в необходимости многого сильно сомневается.

Пока я рассматривал кота, я не глядел по сторонам, поэтому сам момент появления на сцене овчарки пропустил. Я заметил её уже в десяти прыжках до кота. Бросаться ему на помощь было бесполезно. Я оцепенел. Огромная овчарка летела на него совершенно бесшумно, и в каждом прыжке было видно, что это очень сильное животное.

Кот, казалось, ничего не замечал, в движениях его суетливости не прибавилось ни на йоту. Когда распаренная пасть овчарки готова была уже поглотить, с моей точки зрения, нерасторопного беднягу, он вдруг сделал быстрый поворот вокруг некой собственной оси и оказался морда в морду.

Овчарка отчаянно затормозила. Так пытается остановиться автобус после того, как перед ним заелозила легковушка. Тщетно цепляясь за асфальт когтями, растопырив лапы, она, конечно же, погасила какую-то часть своего движения, но не всю – она все ещё подъезжала к коту боком, растаращенная.

Кот ждал.

Наконец овчарка справилась и остановилась. Они стояли как вкопанные, и каждый смотрел чуть в сторону. Между ними шел немой разговор. Примерно такой: «У нас проблем-ммы?» – «Ах, что вы, нет конечно же! Все так неожиданно…» – «Но вы хотел-ли что-то сказать?» – «Ну, как же! Вот гуляем тут, гуляем!» – «Вы можете, совершенно не опасаясь, поделиться своими… впе-чат-лен-ниями» – «Ах, я так спешу. Вы уж не обессудьте…» – «Но вдр-руг!» – «Нет, нет, все хорошо».

Потом кот повернулся к ней спиной и, вроде нехотя, пошел по своим делам, в отдалении он не забыл брезгливо встряхнуть лапами.

Овчарка сделала вид, что обнюхала те кусты, которые находились сразу за котом, а потом её позвала хозяйка, и овчарка преувеличенно радостно, прыжками бросилась на её зов.

ПЕРСИК И КАРТОШКА

Не люблю я спирт. И даже очень. Особенно, когда он, замерзая, начинает тянуться, когда его наливают в стакан или же кружку.

После чего его следует пить, лишь слегка разбавляя водой – брррр!!! – сука, дрянь.

На практику мы прибыли после четвертого курса. Только взошли на корабль в два часа дня, как старпом вызвал нас к себе и сказал: «В 23.30 жду вас на сдачу устройства корабля», – и мы вышли, удрученные.

А старпом – выпускник нашего училища, и как он со своим радиолокационным прошлым стал старпомом корабля разведки – один папа верхний ведает, в смысле Аллах.

Оглянулись – идёт другой наш выпускник – он только на три года нас старше, но уже испит.

– В чём печаль? – говорит он нам, и мы ему её немедленно излагаем.

– Я вам помогу, – замечает он, – все расскажу, покажу, но только и вы мне помогите. В прошлом я – может, помните – неплохой боксер, а тут соревнования намечаются, и меня на них усиленно тащат. А я – совершенно растренерован. Будете со мной за компанию в 6 часов утра каждый день бегать, а то я один не могу, силы воли не хватает?

Мы и согласились.

Сказанно – сделано: он нам тут же все показал, мы это все изучили, законспектировали, и в 23.30 – к старпому, а он нас уже ждет: «Заходите мужики!» – входим, а он спирт достает и всем в кружки наливает: «Ну, что? Вздрогнули!» – и так до пяти утра. А в 6.00 – на пробежку с не совсем спившимся боксером с укоротившейся волей.

Неделю так жили, а потом старпому комнату дали, и его беременная жена немедленно прилетела.

– Мужики! – говорит старпом. – Все отменяется: и устройство корабля, и пробежки. Теперь вы мне должны помочь переехать, чтоб наладить семейную жизнь.

Переехали мы в одно мгновение. У старпома из имущества сохранилась нетронутой только одна табуретка и ворох шинелей. Табуретку мы посреди комнаты поставили – на нее непременно сразу села беременная жена, – а шинели мы в углу сбросили. Потом достали кровать, стол, стул.

Старпом принес кружки и спирт.

– Ну что, ребята, вздрогнули?

Затем мы вздрогнули, и не один раз.

Потом поковыряли вилками в тушенке «Китайская стена», после чего обрела голос жена, которая заявила, что она сейчас умрет, если не съест жареной картошки.

А где на севере в июле вы видели жареную картошку? Её и сырой там нет. На севере в это время года вообще ничего нет, если не обращать внимания на старпомовский спирт и тушенку «Китайская стена».

Но мы с Серегой встали. Мы знали, что такое желание беременной женщины. В недавнем прошлом у нас с ним тоже были беременные женщины, которые счастливо разрешились от бремени только потому, что мы исполняли любые их желания.

Мы с Серегой пошли по квартирам. Тупо. Звоним в дверь и спрашиваем: «Картошка есть?».

Серега взял одну парадную снизу до верху. А я – другую.

Я вернулся через десять минут и без картошки, с половиной лица – другая от стыда сгорела, а Серега пропал.

Часа через полтора звонок в дверь, и появляются: сначала шкварчащая сковорода с картошкой, а потом Серега.

Оказалось, он набрел на квартиру начальника тыла, жена которого в прошлом тоже была беременна.

Там Серега сумел ей рассказать то, как он переживал появление на свет своего первенца, и в таких это было выражениях, что они немедленно оба расплакались, а потом жена нажарила картошки, которая у начальника тыла даже в июле не переводится, и попросила только сковородку вернуть.

Картошка с болотным хлюпаньем моментально исчезла в наших желудках, а жена старпома вытянула от удовольствия ножки и сказала, что картошка – это замечательно, но вот если б к ней она ещё и персик мохнатенький съела, то она бы точно и в срок родила бы стране ещё одного старпома.

Серега вскочил, схватил пустую сковороду и исчез.

Не знаю, хотел ли он для страны нового старпома, но через десять минут он принес персик.

У той жены из тыла он выпросил ещё и персик – мохнатый-мохнатый – который лежал там у нее в холодильнике совершенно одинокий.

Так что рождение было обеспечено.

Мы потом встретили эту даму через много-много лет. Своего проспиртованного старпомного козла она уже давно забыла, потому что сразу с ним развелась, а тот персик, нас и картошку до сих пор помнила.

ТРЕТЬИ СУТКИ

Я не сразу понял, что я его ненавижу. Ненавижу его походку, лицо, улыбку и то, как он ест. Мы в автономке только третьи сутки, а я его уже ненавижу.