Лестница в Эдем - Емец Дмитрий Александрович - Страница 23

Глава 8

Щеголь из Тартара

С момента исчезновения Антигона истекал уже второй день. Ирка искала его сама, поставила на уши всех валькирий, однако поиски кикимора ни к чему не привели. Он как в воду канул. Остальные валькирии, к ужасу Ирки, отнеслись к пропаже оруженосца как-то пугающе по-деловому, без большого сочувствия и трепета.

– Если у охотника медведь ночью в лесу собаку украл – ее проблемы. Почему заснула? Почему не лаяла? Кто кого сторожить должен? – отрезала Таамаг.

Гелата же, утешая, сказала:

– Посмотри на свое копье! На наконечнике ржавчина есть?

Ирка вызвала копье и посмотрела.

– Нет.

– Вот и не трясись! Значит, он жив и ему сравнительно неплохо. Если ржавчина появится, но будет легко оттираться – значит, ему плохо, но он опять же жив. А вот если ржавчина станет глубокой, сухой и оттереть ее будет невозможно, вот тогда да, действительно капут… И, смотри, сама будь осторожна! Чуть что – вызывай нас всех!

Ирка хотела спросить еще что-то, но подмосковная валькирия уже отвлеклась и, вспомнив о чем-то, радостно затараторила в трубку:

– Знаешь, чего мой-то учудил? Я попросила его поменять провод в настольной лампе! Он взял, отрезал провод от фена и поменял! Я ему говорю: а завтра, когда мне фен будет нужен, ты что, обратно от лампы его отрезать будешь? Нет, говорит, от тостера отрежу! Хоть бы его, дурака, кто-нибудь украл!

Ирка осторожно опустила трубку рядом с рычажками. Жаловаться на своего оруженосца Гелата могла часами, и собеседник ей для этого, по большому счету, требовался только в качестве декорации.

Наше обычное бытовое время делало то, что оно всегда делает, когда ему совсем уж нечего делать, а именно шло. То ускоряясь, то замедляясь, стрелки на круглых кухонных часах проглатывали часы и невкусно давились минутами. Капала вода в кране. Вспыхивала и гасла электрическая лампочка. Трясся гневной ревматической дрожью старый холодильник, обиженный на жизнь и на продукты, заточенные в железном его чреве. Плакал и булькал слив в ванной, когда кто-то включал стиральную машину.

Изредка в небольшое окно заглядывали солнечные лучи и с любопытством прыгали на постерах, разглядывая коротконогих серфингисток, на одноцветных купальниках которых бесцеремонный фломастер записал уже чьи-то телефоны и расписание зачетов.

Мало-помалу Ирка привыкала к питерской квартире валькирий. Привыкала к Багрову, по утрам имевшему гусарскую привычку с уханьем принимать ледяной душ. Привыкала к соседям – как к любителю спортивных велосипедов, ловкому, татуированному, похожему на цыгана парню, так и к хлопотливо-болтливой Инге Михайловне.

О своих чувствах к ней Матвей больше не заговаривал. Лишь однажды возник опасный момент, когда он затронул эту тему. Ирка напряглась, но оказалось, что можно было и не напрягаться.

Багров заметил на столе забытую с обеда колбасу, убрал ее в холодильник, захлопнул его и только потом уже продолжил говорить о любви.

– Вот она – иерархия ценностей! – сказала Ирка.

«Коммунальная жизнь» не так сильно угнетала валькирию-одиночку, как ей казалось вначале, хотя существовали, конечно, и минусы. С другой стороны, все зависит от того, как смотреть на неудобства: радостно или с ропотом. Если с ропотом, то ни к чему, кроме приумножения и без того сильной общемировой вони, это не приводит и не приведет.

В первый же вечер Инга Михайловна начала приставать к Ирке, требуя у нее московский номер хозяйки комнаты «для серьезного разговора о бесцеремонных пришельцах», как она выразилась. Ирка дала ей телефон Фулоны. Как протекал разговор, Ирка никогда не узнала, так как он велся зловещим шепотом из закрытой комнаты, куда соседка демонстративно втянула шнур телефона. Но, видимо, валькирия золотого копья сумела найти веские аргументы, потому что энергичная дамочка долго ходила точно оглушенная и пластиковую бутылку из-под постного масла выбросила в ведро с подписью «перегнивающие отходы», чего не случалось с ней уже лет семь.

На другой день, впрочем, Инга Михайловна вполне уже пришла в себя и накинулась на Багрова, когда он взял на кухне не ту вилку.

– Ваши вилки – алюминиевые, с белыми пластиковыми ручками! Неужели так сложно запомнить? Я не хочу есть одними вилками с молодежью! Это негигиенично! – заявила она.

Багров не стал спорить. Ему надо было идти на улицу сменять Ирку на площадке, где она терпеливо сидела на скамейке, уже узнаваемая местными бездомными псами и молодыми мамами, которые, бегая с детскими колясками, ловили в сыром городе солнечные пятна.

Хотя Фулона и велела ей вести за площадкой скрытое наблюдение, Ирка не совсем понимала, где ей скрываться и как. Притворяться юной спортсменкой, которая носится вокруг песочницы для истончения талии, а больше от полноты лошадиных сил? Сидеть на корточках в редком кустарнике, рождая у нездоровых людей нездоровые ассоциации? Или бродить по бензоколонке, назойливо умоляя пасмурных дяденек плеснуть девяносто пятого бензина в карманную газовую зажигалку? В результате, поколебавшись, Ирка решила, что будет просто сидеть на скамейке с ноутбуком на коленях и что-нибудь читать или писать, если внешний свет не будет забивать экранный.

За этим занятием и застал ее утром Багров. Ирка сидела на скамейке, дула на пальцы, мерзла, но не переставала печатать. Матвей остановился шагах в пяти. Он стоял и смотрел, как Ирка мгновенно и чутко касается клавиатуры пальцами. Если ей надо было заменить слово, она не удаляла его целиком, а выискивала какую-нибудь общую букву или слог, тщательно обстригала вокруг все лишнее и дописывала.

– Зачем ты это делаешь? Так же долго! За то время, что ты возишься, ты со своей скоростью предложение напечатаешь! – удивленно спросил Багров.

Ирка, не заметившая его прежде, резко обернулась и попыталась захлопнуть ноутбук, но, поняв, что Матвей не вчитывался в текст, успокоилась и ограничилась тем, что закрыла файл.

– Мне его совсем убивать жалко. Для меня слово живое. Пусть хоть одна буква, но уцелеет, – пояснила она.

Матвей сел рядом. Скамейка была холодной и влажной.

– Ты что, так всю ночь и просидела? – спросил Багров.

– Нет. Ночью морозно было. Я бродила.

– И что, видела чего-нибудь особенное?

– Нет.

– Совсем ничего?

– Совсем, – сказала Ирка, смутно припоминая, что ночью, незадолго до рассвета, ей показалось, будто где-то здесь, шагах в десяти, между турником и детской горкой, вызолотился небольшой квадрат.

Продолжалось это так мимолетно, что Ирка приписала все своему воображению, а тут еще, почти одновременно, за домами всплеснул быстро скрывшийся в тучах диск свежерожденного солнца. Ирка сразу же связала загадочное пятно света с солнцем, и мозг ее, получив необходимую для самоуспокоения логическую связь чуда с материальным событием, успокоился.

За ужином у Инги Михайловны обнаружился еще один бзик.

– Она кормит собаку своими ногтями! – в ужасе выдохнула Ирка, выскакивая на улицу к Багрову.

Они дежурили по очереди, двенадцатичасовыми сменами.

Матвей прохаживался по площадке, с подозрением поглядывая на трех шумливых туристов, которые, расстелив на скамейке газету, нарезали на ней докторскую колбасу и хлеб.

– Чего-чего? – не понял Матвей.

– Я же объясняю: постригает ногти и скармливает своей собачке! Это все равно что людоедство!

– Вполне закономерно для последовательного эколога. Что такое ногти? Кальций, белковые цепочки и так далее. Вот если бы она кормила собаку твоими ногтями, да еще бы отмахивала их кухонным топориком вместе с пальцами, тут я бы насторожился, – равнодушно сказал Багров.