Конец закона [Затмение на рассвете] - Биленкин Дмитрий Александрович - Страница 9

А что, если… Полынов с досадой прогнал мысль, но она тут же вернулась. Ведь то, что орёт этот истерик, созвучно с тем, что недавно говорил Лесс!

Значит, что же? Комплекс вины? У Лесса?!

Сначала все бабуины казались Полынову на одно лицо — потное, фанатичное, орущее, перекошенное. Теперь он видел, что это далеко не так. Лица, если стереть с них истерию, были самыми обычными. Не зверскими, низколобыми, а вполне нормальными, у некоторых даже интеллигентными. Полынову довелось видеть в глухом уголке Африки величественный танец одного из племён. Вот там была подлинная страсть, — жутковатая, мрачная и очаровывающая, потому что исступление танца пробуждало память о давних временах, когда человек мог выжить только с дубинкой в руках, только в кровавом бою, только в упоении им. Танец выражал дикие, древние, но понятные чувства. Здесь страсть была отвратительной, как гной.

— В пещеры! — надрывался вожак. — К простоте! Истребим мысль!

По его знаку из толпы выбежал голый, с цветочным венком на шее ребёнок, худой, прелестный и замурзанный. Он остановился, ошалело и дико озираясь. Кто-то сунул ему в руки факел. Подталкиваемый кричащей толпой, он поднёс факел к груде предметов и неумело ткнул его в ворох перфолент. Занялось коптящее пламя.

С меня хватит, сказал себе Полынов. Это уже было не раз, и давным-давно, и недавно. Известно, чем это грозит, сколько раз одно и то же, известно, чем кончилось, но все повторяется снова и снова. Чудесный отпуск, замечательный отдых!

Он повернулся и побрёл прочь.

Не успел он сделать и десяти шагов, как сзади ахнул взрыв.

Рефлекс сработал тут же. Мгновение — и Полынов уже был на земле. Там, где только что возвышался хвостатый оратор, гулко рвалось и дымило. Над головой со свистом пронёсся тубус микроскопа. Ребёнок, гады, сволочи!… Истошно вопя, врассыпную бежали бабуины. На некоторых тлели шкуры. Было отхлынувшие полицейские (пока Полынов стоял и смотрел, их стало куда больше) на ходу вытаскивали оружие, ринулись наперехват и вдогонку.

Полынов очутился на виду. Словно кто-то другой, хитрый и опытный, скомандовал ему, что делать. Подняться, встать, уйти. Только не бегом: в полицейских воспитан навык гончих. Надо превратиться в тупого, оглушённого событиями, быть может, пьяного зеваку. Личность, заведомо постороннюю и до конца ясную намётанному глазу полицейского. Пусть его походку отождествят с походкой человека под хмельком; сейчас, когда работают самые примитивные стереотипы, пьяный никого не интересует. Обыкновенный, так сказать, пьяный.

Пусть рядом бегут, пусть. Глупо влипать в историю, которая тебя не касается. Хорошо, прекрасно, эти кусты прикроют. Теперь шаг можно сменить на прогулочный. Гуляет солидный человек, идёт по своим делам, рядом какая-то катавасия; солидный человек недоуменно пожимает плечами и, естественно, продолжает свой путь. Чуть быстрее прежнего, но это тоже естественно.

А вот и шоссе, тут снова можно стать самим собой. Но выходить на шоссе не стоит, лучше тропинкой вдоль, да, лучше.

Провокация. Взрыв — это, конечно, провокация. Чья, зачем, с какой целью? Тёмный лес! К нему она, во всяком случае, не имеет отношения. Если бы имела, то вся эта игра в психологическую невидимость окончилась бы иначе. Да нет, даже предполагать такое глупо. Кому он тут нужен? Правда, Бизи он был нужен… Все равно нелепо. И дико. Дико — это само собой. Существует ли общественная психопатология? Не личная — с ней давно разобрались, а общественная. Типа крёстного похода детей, охоты на ведьм или молений с цитатниками. Вопрос, уважаемые коллеги, далеко не академический. Как и ребёнок с факелом.

Нет уж, решил Полынов. Пообедаю и запрусь в доме Лесса. И носа не высуну, хватит.

Молнии я, что ли, притягиваю?

Издали, нарастая, донёсся вой сирены. Срезая повороты, на шоссе вылетела пожарная машина. Вторая, третья. Там, куда они умчались, над деревьями поднялся дым, которого не было минуту назад.

Какое-то мгновение Полынов стоял, задрав голову. Потом рванулся и побежал, ничего уже не видя, кроме клуба дыма, который медленно ширился в прозрачном небе.

Ни тогда, ни позже он не смог себе объяснить, что сорвало его с места, отчего мир внезапно стал пустым и страшным.

Пока он бежал, пока невыносимо медленно тянулась лента шоссе, пока столь же невыносимо длились секунды, он видел лишь это лениво набухающее облако дыма. Чистенькие домики по сторонам, солнце в окнах, деревья, ограды, клумбы с цветами, теперь плоские и невыразительные, существовали сами по себе, вне этого бега, вне этого мира.

Уже перед поворотом Полынов услышал звук, который нельзя было спутать ни с каким другим, — свирепый звук бушующего пламени.

Задыхаясь, он одолел поворот.

Дом Лесса горел так, словно в недрах его работал мощный, нагнетающий огонь компрессор. Пламя рвалось изо всех окон верхнего этажа. Длинные, прозрачные в полуденном свете языки огня, трепеща, крутили протуберанцы копоти и сажи. Как чёрный снег, в воздухе порхали хлопья пепла. В разбитых окнах нижнего этажа клубился пронизанный багровыми отсветами дым. Он густо валил наружу. Там, где дым смешивался с беснующимся пламенем, оно тоже багровело и как бы распухало. Все звуки перекрывал треск огня.

В пару окон уже били синеватые струи антитерма. Там что-то лопалось и трещало. Оттуда сочился неправдоподобный здесь нежно-перламутровый пар. Пожарные взламывали дверь, лезли в окна.

— Там никого? — крикнул Полынов санитару, который, облокотясь о капот машины, с профессиональным бесстрастием наблюдал за пожаром.

— Видать, никого, дверь заперта, — санитар вынул пачку сигарет.

Полынов облегчённо вздохнул, припоминая, что ему говорил Лесс. Да, его не может быть здесь, это точно, он где-нибудь в лаборатории. Ужасный день!

— Поджог, — сказал санитар, закуривая.

— Поджог?

— А вы что, не видите?

Он ткнул в сторону. Слева, вероятно, в полукилометре расплывалось ещё одно облако дыма.

— Бабуинов, говорят, трахнули, вот они и взвились, — пояснил санитар.

Ударили ещё две струи антитерма. Пожарные, взломав, наконец, дверь, ринулись в черно-огненное месиво.

— Сумасшедшие, — только и мог проговорить Полынов.

— Им платят за это.

— Я о бабуинах.

— Какие же они сумасшедшие? Рассуждают они куда как здраво.

— Здраво?

— А то нет. Равенство — так уж равенство. И чтобы без никаких! Он почему угнетатель? Потому что умник, ловчила, сладко пел, да крепко на шею сел… Ага, вроде бы и нам есть работка!

Отбросив сигарету, санитар вразвалку двинулся к дому. Полынов опередил его, прежде чем до сознания дошёл страшный смысл произнесённого.

Из крутящейся в проёме черно-багровой иглы выступили двое пожарных в закопчённых скафандрах. Они несли что-то большое, тёмное, жуткое. Полынов рванулся, опрокидывая заслон. Пожарные уже спускались со ступенек, вокруг них шипело перламутровое облако антитерма. Кто-то схватил Полынова за плечо, в лицо вместе с жаром ударил запах гари. Но Полынов уже ничего не слышал, не чувствовал, потому что это большое, обугленное, жуткое — было Лессом.

— Садитесь, — Бизи внимательно посмотрел на Полынова. — Не мешает подкрепиться, а?

— Лишнее.

— У вас на виске сажа.

— Это имеет значение? — Полынов машинально потёр висок.

— По-моему, никакого. Минуточку.

Бизи опустил плотную штору.

— Кустарное, но довольно надёжное средство защиты от лазерного подслушивания, — пояснил он. — Эти скряги из бюджетного управления до сих пор считают, что мы можем обойтись без “звукового шатра”.

— Вот даже как?

— А о чем я вчера говорил? Разговор предстоит долгий, может, все-таки выпьете?

— Содовой, если можно.

Бизи склонился над баром. Кабинет тонул в полумраке. Обстановка в кабинете, он сам в этом кабинете, звяканье бутылок вдруг показались Полынову столь нереальными, что он вздрогнул. В ушах ещё стоял рёв огня.

Зашипел сифон. Полынов взял узкий стакан и едва не расплескал воду: точно такой же стакан был тогда, там, в доме человека, которого уже нет в живых.