Самый сердитый гном - Юрин Денис Юрьевич - Страница 5

Именно тогда он понял, в чем заключается основная привилегия караванщика: «Возможность случайно увидеть чудо, соприкоснуться с большим, светлым миром».

Из тех счастливцев, кому двести пятьдесят семь смен назад повезло выбраться на поверхность, в живых осталось лишь трое: он, Зигер и Карл. Шестеро погибли на маршруте, трое покончили с собой по возвращении в столицу, а четверо бесследно исчезли. Говорят, что они сбежали во «внешний мир», навеки наложив проклятие на свой род, стали изгоями… Однако Зингершульцо не верил расхожим слухам, даже когда они превратились в официально зарегистрированный Гильдией факт измены. Уж слишком много солдаты болтали в пивных о необходимости перемен и «свежего воздуха»…

Последующее за позорным фактом измены ужесточение инструкций не охладило желание Пархавиэля увидеть «внешний мир» вновь, всего на несколько минут соприкоснуться с ним и сохранить в памяти чудесные воспоминания на всю оставшуюся жизнь.

Когда лифт сломался во второй раз, он первым вызвался добровольцем полезть наверх. Небо преподнесло ему неожиданный сюрприз: оказывается, оно могло быть не только серым, но и черным, усыпанным множеством сверкающих точек, называемых на языке людей звездами.

К сожалению, третье посещение поверхности сильно разочаровало гнома. Ловко карабкаясь по отвесной стене, Зингершульцо терялся в догадках, каким же будет небо на этот раз: зеленым, нежно-желтым, а может быть, голубым? Когда же он наконец заглянул за край шахты, то чуть ли не свалился от расстройства обратно. Небесная высь была вновь темно-серой.

Три смены он ходил сам не свой, не мог спать и перессорился со всем отрядом, включая самого командира. Никто не мог понять причину его внезапной вспыльчивости и резких перепадов настроения. Карл предлагал Пархавиэлю пропустить один поход и немного отдохнуть в столице. Животворящим бальзамом, исцелившим его от меланхолии, стали мысли о предстоящей по возвращении с маршрута свадьбе.

«А все-таки каким небо может быть еще и почему оно способно менять цвет? – размышлял хауптмейстер Пархавиэль Зингершульцо, крутя между толстыми, сильными пальцами левой руки флакон с ярко-синей жидкостью. – Неужели я никогда не смогу ответить на этот вопрос? Ведь небо так близко, всего в трех сменах пути. Его новым цветом и бескрайним простором насладится кто-то другой!»

Одним резким движением руки Зингершульцо сорвал сургуч с горлышка и опрокинул содержимое флакона в рот. Он не успел ничего почувствовать. Голова закружилась, стало трудно дышать, и гном потерял сознание.

Глава 2

Застава

Малага приготовилась к прыжку, распрямила длинный, раздваивающийся на конце хвост, которым во время броска могла изменять направление движения тела, и напрягла сильные мышцы. В тот самый момент, когда задние лапы уже были готовы оттолкнуться от камня, а тело должно было взмыть ввысь, откуда-то издалека послышался незнакомый зверю скрипучий, протяжный звук. Малага встревожено подняла голову вверх и неподвижно застыла на месте, распустив веером большие перепончатые уши. Теперь хищнику было не до охоты, скрип приближался, нарастал. Вслед за ним появилось много новых, никогда ранее не слышанных звуков.

Как большинство обитателей пещер, зверек был слеп. Живущим в вечной тьме не нужны глаза, достаточно острого слуха и хорошо развитого обоняния. Малага не увидела появившийся вдали свет фонарей и вереницу медленно ползущих по камням телег, но точно знала, что по направлению к ней движется огромное стадо существ, каждое из которых гораздо больше и сильнее ее. Забыв о добыче, она приняла единственно верное решение: быстро соскользнула с камня и, низко прижавшись брюхом к земле, прошмыгнула в узкую расщелину.

Караванщики даже не пытались идти тихо. Во-первых, это было бесполезно, поскольку семнадцать груженых телег так сильно грохотали по камням, что у местных обитателей, обладающих чутким слухом, наверное, лопались барабанные перепонки. А во-вторых, в осторожности просто не было смысла: кроме малаг и суховертов, хищников до Ворот не водилось. Обе разновидности ящериц были неядовиты и охотились лишь на мелкую дичь.

Колеса и рессоры жалобно скрипели, а телеги чудовищно грохотали по сыпучим камням, мотаясь при каждом новом толчке из стороны в сторону и причиняя массу неудобств впряженным в них вместо лошадей гномам. Сквозь многоголосую какофонию механических скрежетаний и ударов то и дело доносились громкие выкрики и забористая ругань смертельно уставших, измотанных многочасовой тряской караванщиков.

– Парх, бочонок старый, ты тащить-то будешь али нет?! А ну, напрягись, захребетник, хватит спать! – громко орал прямо в ухо Зингершульцо идущий позади него в упряжи Нарс. – Коль спать охота, так завались на телегу и дрыхни или на закорки мне залезь, и то легче будет!

Негодование гнома было вызвано странным поведением напарника. С Пархавиэлем в ту смену было что-то не так, это заметил каждый член команды. Он то сильно тянул повозку вперед, заставляя других ускорять темп и сбивать дыхание, то резко затормаживал, и тогда вся шестерка сбивалась в кучу. Однако аритмичность движения была не единственной странностью гнома. Порой, когда телегу мотало из стороны в сторону или заносило на крутом склоне, хауптмейстер не мог удержать равновесия и падал, увлекая за собой всех остальных. Окрики, предупреждения, ругань, сменяющиеся тычками и затрещинами, казалось, не имели никакого воздействия, всегда собранный и хорошо знающий свое дело караванщик упорно продолжал чудить, никак не реагируя на внешние раздражители. Ни Нарс, ни его товарищи даже не могли предположить, что хауптмейстер просто не слышал их раздраженных голосов и не чувствовал сыплющихся на его крепкую спину ударов.

Когда Пархавиэль очнулся после отравления, то отряд был уже на ногах и готовился отправиться в путь. Голова кружилась, тело не слушалось, а очертания палаток и фигур гномов плясали перед глазами в каком-то мутном, бледно-сером тумане. Боли не было, и с памятью вроде все тоже было в порядке. Он отчетливо помнил события вчерашней смены и, конечно же, судьбоносный разговор с командиром, после которого он все-таки решился рискнуть и выпить «гейнс». Но вот с восприятием настоящего были проблемы: он то не слышал слов окружающих, то не мог понять, что же от него хотят, движения были скованными, а реакция замедленной. Гном чувствовал, как порой на него нападает оцепенение и он на ходу погружается в странную, непривычную полудрему, как будто невидимый злой колдун время от времени произносит таинственные магические заклятия, высасывающие из него силу и притупляющие рассудок.

Когда он оборачивался, то видел озлобленные лица кричащих на него товарищей, но не слышал слов, когда падал, не чувствовал боли, хотя точно знал, что она должна быть.

Сквозь пелену тумана хауптмейстер видел, как конвой остановился и к нему подошел командир. Карл интенсивно шевелил губами, жестикулировал, зачем-то щупал его пульс и силой заставил открыть рот. Закончив с осмотром, он что-то начал говорить столпившимся вокруг телеги гномам. Пархавиэль почувствовал, как его осторожно взяли под руки и заботливо повели к одной из телег, уложили сверху между тюками с товарами и накрыли теплым одеялом. Сил сопротивляться произволу не было, да и особого желания тоже не возникало. Единственная мысль, одиноко блуждающая в его пустой голове, призывала закрыть глаза и заснуть.

Первое, что увидел Пархавиэль, открыв глаза, был высокий бревенчатый потолок, местами облепленный паутиной и грязью. Через маленькое оконце в комнату с трудом пробивался тусклый свет фонарей, костров и факелов, горящих где-то снаружи барака. Несмотря на царивший кругом полумрак, гном узнал помещение. Два ряда железных кроватей, накрытых грубыми войлочными одеялами, стоящие возле стены в ряд сундуки, большой камин и оружейные стояки у входа не оставляли никаких сомнений, он был в одном из бараков пограничной заставы.

«Интересно, как долго я провалялся? – крутилась в ясной как никогда голове гнома тревожная мысль. – А где отряд? Неужели меня оставили у стражей Ворот и ушли?!»