Воскрешение Латунина - Валентинов Андрей - Страница 15

Глава 14

Сержант Рипкин наконец-то получил увольнительную. Это случилось как раз после того, как охрана Ближней Дачи была снята, и Коля заторопился домой, дабы повидать деда и забрать у него свой сувенир – треклятую челюсть, принесшую столько неприятностей. Он хорошо помнил наказ Возгривина и спешил выполнить требуемое, чтобы поскорей закрыть этот инцидент.

Дома родители сообщили беспутному отпрыску, что академика больше месяца не было дома, он ночевал в институте, занимаясь важными опытами, и лишь недавно вернулся.

«Знаем мы эти опыты, – подумал сержант. – С крысами бы работал, что ли!»

Дед был в своем кабинете.

– А, Коленька, внучек, хе-хе, пожаловать изволил! – заскрипел он, увидев Рипкина-младшего. – Проходи, проходи, хе-хе, герой археологического фронта!

– Слышь, дед, – начал Коля с порога, – отдай челюсть!

– А зачем тебе, хе-хе, мосалыга эта? Отслужи, хе-хе, как надо, и вернись, тогда, хе-хе, и получишь. А пока она и мне, хе-хе, пригодится.

– Знаю, – не выдержал Николай, – мне по твоей милости чуть было на север не пришлось ехать. Ты что, совсем спятил, дедуля? Нашел кого воскрешать! Я тебе что, для этого челюсть давал? Да меня сам Возгривин допрашивал! Хорош дед, нечего сказать, внука чуть не упек!

– Ну не упек же, хе-хе, цел остался, хе-хе, чадо неразумное, – весело отреагировал академик. – Я товарищу Возгривину лично про тебя напомнил, чтоб он тебя и вправду не спровадил, хе-хе, кой-куда. Как видишь, все, хе-хе, целы-здоровы! А про товарища Латунина тебе тоже Возгривин поведал?

– Сам видел, – хмуро сообщил внук. – Охранял его на Ближней Даче. Он меня, между прочим, папиросами угостил. «Черногорией».

– Честь, хе-хе, – согласился академик. – Честь велика! Будет что внукам-правнукам, хе-хе, поведать!

– Если не повесят – рядом с тобой, на одном телеграфном столбе.

– Не повесят, – успокоил дед, – теперь, хе-хе, демократия, хе-хе, гуманизм. Мы с тобой в историю попадем, хе-хе, в учебнички.

– Не попадем – влипнем, – поправил Коля. – А знаешь, дед, у нас ребята говорили, что мертвые клетки нельзя восстановить. Будто тебя уже сорок лет назад на этом накрыли. Так как же это?

– Есть, есть такой, – кивнул академик, – Красиков Сережа. Все меня чернит, от зависти, видать. Ох, пожалел я его тогда… Так ведь главное результат, а не болтовня, хе-хе, итоги, так сказать! Видал ты вождя нашего товарища Латунина, а?

– Видел, – согласился внук, – копия. Как в кино. И глаза желтые.

– Ну вот. А говорят – невозможно. Очень даже, хе-хе, возможно, внучек. Латунин говорил в свое время: есть человек – есть вопрос, нет человека – нет вопроса. Ну а сейчас, хе-хе, как раз вопрос и появился.

– Послушай, – не выдержал. – Но все-таки, на кой черт было тебе Латунина воскрешать? Ну ладно, уважай его, портрет в кабинете держи, но воскрешать-то зачем? Хватит, поцарствовал!

– Эх, Коленька, – усмехнулся академик. – Без товарища Латунина нам никак нельзя, пропадем, хе-хе. Доведет нас эта, хе-хе, демократия до ручки. Подтянуть, хе-хе, подтянуть народец требуется! А то совсем, хе-хе, разболтались!

– Лагерей, что ли не хватает?

– А что, – согласился дед, – лагерь, хе-хе, вещь небесполезная. Всех, конечно, посылать туда не следует, да и ни к чему такие, хе-хе, крайности. Довольно будет десяток, хе-хе, другой, во главе с моим другом сердечным Сережей Красиковым… И еще, хе-хе, кое с кем… Остальные, глядишь, и забудут глупости.

– Не выйдет, – заявил Коля. – Время, дед, не то. Ни черта твой Латунин не сделает. Теперь уже все всё понимают, и про этого «отца народов» тоже. Грамотные, дед! Неужели ты думаешь, что нынешние бонзы Латунину власть уступят? Мишутин уступит? Возгривин?

– Наивный, наивный, хе-хе, ты внучек, – покачал головой академик. – Разве дело в самом Никодиме Кесарионовиче? Он как знамя нужен, хе-хе, штандарт. Теперь те, кто за порядок, смогут посмелее действовать, так сказать, вокруг стяга, хе-хе, сплотиться. И уступать власть не надо – есть, есть наверху люди правильные. Кузьма Самсонович, Андрей Гаврилович, хе-хе, да и другие найдутся. Раньше их клевали либералы, а теперь, хе-хе, шалишь! Народ наш пуганный, хе-хе, спинным хребтом плеть помнит. А то, что теперь все про лагеря ведают, так даже к лучшему. Как только товарищ Латунин, хе-хе, перед народом объявится, все – на брюхо, на брюхо! Ведь порядку многие хотят, внучек, ох, хотят! Ведь эти, хе-хе, либералы, довели страну, хе-хе, до точки. В магазинах пусто, злой народец-то! И смотрит, хе-хе, гражданин наш рядовой – когда было лучше – при голодной нашей демократии или, хе-хе, при руке железной, когда в магазинах, хе-хе, было кой-чего, жулики по тюрьмам сидели, поезда, хе-хе, по расписанию ходили. Вот они все к Латунину и прилепятся, хе-хе, душой! К царю, хе-хе, суровому, но справедливому!

– Не все, – упрямо возразил Николай. – Многие, дед, на улицы выйдут. Ты что, телевизор не смотришь?

– Не многие, внучек, – вздохнул академик, – не многие. Устал народ от критики, хе-хе, от очернительства всякого. Ну а если выйдет, хе-хе, шантрапа всякая, либералы да металлисты, так что? Ты внучек, да рота твоя – на посту, так? А сколько рот таких в стране? Вот вы их, хе-хе, самым демократическим образом, хе-хе, на асфальтик… Или приказа ослушаетесь?

Коле Рипкину стало совсем невесело. Жуткие рассуждения старика были весьма правдоподобны.

– Ладно, дед, – заявил он. – Отдавай челюсть. А то и вправду, отправят меня к теплому морю, и сам Латунин не поможет.

– Сейчас, внучек, сейчас, – неожиданно согласился дед и, подойдя к шкафу, стал рыться в его содержимом. Коля прошелся по комнате и остановился возле письменного стола. Внезапно его внимание привлек конверт, лежавший поверх каких-то рукописей. Адрес, написанный неведомой Николаю рукой, свидетельствовал о том, что письмо предназначалось академику. Необычайного в этом ничего не было, но внимание сержанта привлек обратный адрес. Послание пришло из небольшого городишки Южной республики, известного тем, что более сотни лет назад там родился сам Никодим Кесарионович Латунин. Коля успел также заметить, что отправителем был некто Гурами.

«Надо же, – подумал Рипкин-младший, – мой дедуля с земляками Латунина завел дела. И зачем это ему?»

Впрочем, обдумывать этот вопрос ему не пришлось: дед, довольно посмеиваясь, вручил Коле тщательно проваренную в кислоте челюсть, после чего Рипкин-старший и Рипкин-младший расстались.

Вернувшись из увольнения, Коля поспешил дать знать о себе по телефону, продиктованному Возгривиным. За Рипкиным приехала черная машина, и вскоре он оказался в некоем учреждении, где его принял обходительный и весьма вежливый офицер, представившийся майором Гребневым. Отдав челюсть, сержант почувствовал невыразимое облегчение. Он был готов тут же уйти, но майор неожиданно предложил чаю и стал беседовать на отвлеченные темы. Коля втянулся в беседу, и как-то так вышло, что разговор ненавязчиво перескочил на Рипкина-старшего. Естественно, Коля и не думал закладывать деда в подобном учреждении, но майор, очевидно, не зря получал зарплату. Сержант, сам того не желая, подробно передал Гребневу рассуждения деда о необходимости восстановления порядка, о роли Латунина в этом и даже о пользе лагерей для оздоровления общества. Майор целиком и полностью согласился с Колей в том, что подобные рассуждения в эпоху демократии и прогресса попросту смешны. Затем, все более втягиваясь в беседу, Коля упомянул о странном факте переписки академика с уроженцем Южной республики Гурами. Услыхав это, майор неопределенно покивал головой и неожиданно попросил сержанта записать только что рассказанное. Бумага и ручка были тут же предоставлены. Пришлось писать. После этого Коля был вновь обласкан и, получив уверение в прощении всех его грехов, отбыл восвояси, причем любезный майор проводил гостя до самой двери, а черная машина доставила в часть.

Через час опергруппа прибыла в гости к академику Рипкину. Одновременно Гребнев давал пространные указания своим коллегам в далекой Южной республике. Еще одна группа уже второй день работала в квартире престарелого товарища Зундуловича.