Печать на сердце твоем - Валентинов Андрей - Страница 122

– Тогда возьми войско! – Горяйна подошла ближе, маленькая ладонь коснулась его руки. – Я дам тебе серебра!..

– Нет, кнесна. Мне не с кем там воевать…

Згур знал, что говорит неправду. «Катакиты» пригодились бы, чтобы защитить Валин. Но вести чужое войско в Орию он не имел права. Если будет война – то это его война.

И вновь молчание. Ярчук хмурился, наконец, мотнул головой:

– Негоже, боярин! Ой, негоже… Хочь веревками тебя вяжи!

Горяйна улыбнулась – впервые за весь разговор:

– Тебя ведь не удержат веревки, Згур Иворович?

Веревки? Згур усмехнулся в ответ:

– Я вольна людь, кнесна! Не роб!

– Возьми! На шлем повяжешь!

Рука протянула платок. Згур поклонился, тронул губами холодные пальцы.

– Погоди!

Ее руки легли на плечи, губы коснулись губ.

– Спасибо, риттер! За все – спасибо! Да пребудут с тобой боги…

– Боги! – Ярчук отвернулся, засопел. – Боги – оно конечно. Да сотни три воев вернее будет!

Згур обнял венета, хлопнул по плечу:

– Двейчи не вмирати! Не пропаду!

Уходя, он не выдержал – оглянулся. Маленькая рука Горяйны сжимала широкую лапищу венета. Кажется, эти двое уже нашли свою судьбу. Оставался пустяк – встретить свою. Встретить – и не побояться взглянуть в глаза. Он успеет. Должен успеть…

Занавес

От трухлявого дерева несло гнилью, под ногами хлюпала затхлая вода. Згур брезгливо поморщился, провел пальцем по неровной деревянной обшивке. Ну и мерзость! В этаком месте – и умирать!

Но умирать придется завтра. Неведомо где – то ли на Червоной площади, среди орущей толпы, то ли здесь, в глухом подвале. Разницы никакой, разве что не хотелось проводить последнюю ночь среди сырости и гнили. Одно слово – Савмат!

Яма называлась «поруб». Ее выкопали прямо в подвале Кеевых Палат, накрыли старой рассохшейся крышкой и бросили вниз румский кувшин с надтреснутым горлом. В кувшине оказалась вода, такая же затхлая, как и все остальное. Згур пить не стал. Может, перед казнью поднесут братину. Говорят, положено…

Он поглядел наверх – и ничего не увидел. Темно! Окон в подвале нет, на дворе ночь, и сквозь щели не заметить ни единого лучика. Это немного удивляло. Там, наверху, стража. С чего ей в потемках куковать? Впрочем, Згура это уже не интересовало. Как и все остальное.

В последний раз в душе что-то проснулось, когда ему не позволили увидеться с Уладой. Згур даже не знал, где она сейчас – в Валине, или здесь, в Савмате. Он мог лишь молить богов, чтобы ей не достался такой же поруб. Не звери же они тут! Тем более, он уже осужден, а Кейне Уладе суд только предстоит. Он – изменник, она – мятежница. Неизвестно, что хуже.

Во встрече ему отказали. Бывшему сотнику Вейска Края, а ныне смертнику, не полагалось ничего – кроме последней ночи в порубе, кувшина с затхлой водой и плахи на следующее утро. Даже плаха была милостью. Изменников вешают, но на суде вспомнили о Кеевой Гривне. Потомственный дедич имел право на плаху…

Згур поскреб пальцем по трухлявому дереву, чуть потянул – и бревно легко поддалось. Он невольно усмехнулся. Тоже мне, сторожа! По этакому бревну и наверх влезть можно, ежели к стене прислонить, да ухватиться руками за край люка. Интересно, сама эта рухлядь отстала, или какой-то давний сиделец постарался?

Теперь, в эту последнюю ночь, Згур был даже рад, что так и не смог повидать Уладу. О чем говорить, чем хвалиться? Он опять опоздал, теперь уже – навсегда.

…Валин сдался Кею Велегосту за день то того, как Згур прискакал к Лехитским воротам. Приступа не было. Испуганные дедичи поспешили впустить в город страшного Кея Железное Сердце. Откупились легко – головой Кейны Улады, дочери бывшего наместника, которого уже никто не называл Великим Палатином.

Згур даже не сумел узнать, кто и почему толкнул валинцев на этот безумный мятеж. Обида ли Улады, страх перед переменами – или шустрые шептуны с чужеземным серебром. Толкнули на верную гибель – «коловраты» и лехитские гурсары предпочли стать под знамена Велегоста. А остальным хватило и дня осады…

Згур вновь поглядел наверх. Все-таки странно! Заснула стража, что ли? Ну и порядки здесь, в Кеевом Детинце!

Ему не повезло дважды. Первый раз, когда он опоздал, и второй, когда сполотский дозор привел подозрительного волотича к старшому. Тысячник Рух сразу узнал обручника Улады. От намыленной веревки спасло то, что Згура узнали и другие. Альбир Кеевой Гривны имел право на суд Светлого…

Вспомнилось незнакомое лицо – недвижное, с красивыми, но странно пустыми глазами. Он не узнал Велегоста. Исчезли страшные шрамы, разгладилась кожа, выпрямилась перебитая переносица. Кей Железное Сердце стал другим, и этот другой человек мертвым холодным голосом зачитал приговор бывшему сотнику Згуру, виновному дважды – в измене и в преступном намерении примкнуть к мятежу. Об этом на суде он сказал сам – врать было противно. Он спешил, чтобы помочь Уладе – и готов ответить за это.

Згур вновь вспомнил Кея, каким он был год назад. Почему-то подумалось, что тот, прежний, со страшной маской вместо лица, не решился бы судить своего обручника. Странное чудо свершилось с тем, кого называли Железное Сердце! Впрочем, и это уже не удивляло.

Згур улыбнулся. Странно, только теперь, в сыром порубе, он ощутил, наконец, покой. Он сделал, что должен. А не вышло – что ж. Победа и поражение – судьба воина. Он победил у Двух Холмов – и проиграл здесь. Так тому и быть. Вот только Улада… Узнать бы, что с ней все в порядке! Не посмеют же они казнить Кейну!

Наверху было по-прежнему тихо. Згур с трудом удержался от того, чтобы не попытаться подняться к люку, не выглянуть наружу. Что толку? Даже если болваны-стражники спят, куда ему бежать? В Коростене он тоже вне закона. Велга не станет заступаться за ослушника, самовольно покинувшего Вейско. Идти некуда – и незачем…

Почему-то представилось, как наверху гремят шаги, как отлетает в сторону люк, и в свете факелов он видит суровые лица «катакитов». Как бы сказал Сажа? «Комита! Комита! Мы здеся!» А Гусак непременно прибавил бы свое «совершен-понятно». Но ни Сажи, ни Гусака уже нет, нет и Чудика, и десятков других, поверивших незнакомцу с единорогом на клинке. А у тех, кто остался там, в далекой Сури, своя судьба – и у кнесны, и у венета, и у рыжей Ивицы. Они разберутся без него. Жаль, если он так и не узнает, что ждет Уладу…

Вдалеке что-то заскрипело, и тут же послышались шаги – гулкие, тяжелые. Згур прислушался – двое. Один – тот, что гремит сапогами, и второй, ступающий легко, почти неслышно. Не иначе, старшой с десятником заглянули. Ну, будет сейчас соням!

Шаги прогремели совсем близко, послышалось сопение, и вдруг заскрипел люк. Чьи-то сильные руки одним рывком сбросили крышку. Сопение стало громче…

– Эй, изменщик! Не убег?

Кто-то склонился над люком. Голос почему-то показался знакомым – басистый, густой. Не голос – рык.

Отвечать не хотелось. Згур отвернулся…

– Не убег, спрашиваю?

– А ты б веревку кинул! – не утерпел Згур.

– Веревку? – в густом рыке теперь звучало возмущение. – Слышь, Ужик? Веревку ему! Ну, карань, и молодежь пошла! Ты чего, бревно не углядел? Встал, подтянулся…

От неожиданности Згур замер. Смеется, что ли, этот басистый? Но ведь, действительно, и бревно сломано, и стражи чего-то не слыхать.

– Я же тебе говорил, Зайча, – вступил в разговор другой, тот, кого назвали Ужиком. – Он не станет бежать…

Згуру показалось, что он видит сон. Точнее, слышит – разглядывать в черной тьме было нечего. Зайча?! Он знал только одного Зайчу – того, про которого песни складывали. Страшный Зайчище-альбирище, что одной рукой дюжину волотичей валил…

– Говорил… – страшный Зайчище был явно недоволен. – Возись теперь… Эй ты, бунтарь, лови веревку!

Что-то тяжелое ударило по голове. Еще не веря, Згур схватился руками за прочную пеньку.

– Держись! Да покрепче! Ну, молодежь, ничего сами не могут!