Первое правило королевы - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 9

– Ты же прекрасно знаешь, что его дача за соседним забором. Я все равно на машине не поеду, я в калитку пойду!

Осип, очень озабоченный ее статусом – даже не столько статусом как таковым, сколько его внешними проявлениями, – объявил, что так идти нельзя, а надо непременно ехать.

– Двадцать метров ехать?!

Осип замолчал и засопел – он всегда сопел, когда не соглашался, но «из деликатности» не высказывался вслух.

Инна послушала его сопение, ничего не сказала – все равно на машине она не поедет, куда еще ехать вдоль забора, курам на смех! – и заварила чай.

На черный у нее аллергия – начинают чесаться глаза и неудержимо хочется чихать. Зеленый она никогда не любила, но приходилось пить, потому что пить кофе каждый час из двадцати четырех невозможно.

Вот и врач говорит – невозможно.

Инна никогда не слушалась врачей, а тут послушалась, потому что кофе, кажется, прожег у нее в желудке дыру, и теперь там болело и тянуло, настойчиво, постоянно.

Темные листья болтались в желто-зеленой мутной жидкости, похожие на мелких медуз. Инна осторожно отхлебнула и пошевелила замерзшими пальцами на ногах.

Купить бы себе на базаре тапочки – уютные, пошлые, из искусственного меха, чтобы спереди морда, сзади помпоны, а внутри синий самопальный войлок. Еще теплую пижаму с розой на животе и любовный роман с пальмами, яхтами и сочным красавцем на обложке. Лежать бы на диване, под оранжевым торшером – прямо в тапках с мордами лежать! – греться, читать про красавца и ни о чем не думать – ни о смерти Мухина, ни о развороченной кладбищенской земле, ни о вице-премьерах, ни о Якушеве, ни о своей трудной и звездной карьере, которую нужно сделать еще более трудной и звездной – назло всем врагам на свете. И чтобы коты тихо препирались на ковре за место у нее под боком, вот как!

Котов было два – Джина и, естественно, Тоник.

За спиной тихо прошелестело – Инна пила чай и заставила себя не оглядываться, – хлопнула дверь, одна, за ней другая, и все смолкло.

Инна прислушалась – тишина.

– Осип Савельич!

– А?

– Осип Савельич, ты где?

– Тут. А что?

«Кулак и белобандит» показался на пороге кухни. Вид вопросительный, в руках газета – белоярский «Московский комсомолец».

Инна вздохнула.

Вот интересно, если белоярский, то почему «Московский»?

– Если хочешь, наливай себе чай.

– Налью, – решил Осип и бочком, хотя кухня была просторной и огромной, протиснулся к столу.

– Ушла?

– Ушла.

– Откуда взялась? – задумчиво спросила Инна сама у себя. – Новая какая-то!

– Они в хозяйственном управлении небось каждый день новые.

– Да ладно тебе, Осип Савельич! Я же не маленькая! В хозяйственном управлении штат по тридцать лет не меняется! Они за свои места до смерти боятся, им и платят хорошо, и вообще…

– Ну да, – задумчиво согласился Осип. – Только все равно зря ты всполошилась, Инна Васильевна. Что там, горничная новая!.. Тебе-то что? Она птица не твоего полету.

Осип очень гордился Инниным «полетом» и ревностно следил, кто ей подходит, а кто нет.

– Метет-то как! Разгулялся Енисеюшка под вечер. Завтра небось аэропорт закроют, и все начальство тут застрянет. Переполоху наделают. А, Инна Васильевна?

Инна вдруг стремительно поднялась и поставила кружку на край стола.

Метет, это точно. Ветер снаружи словно когтями скребет по камням, и встопорщенные крахмальные занавески на окне чуть подрагивают – не от сквозняка, а от напора.

– Ты что?

Инна отмахнулась от него.

Она вышла из машины, поднялась на крыльцо, открыла дверь – со второй попытки – и вошла. Кинула в кресло шубу, стащила сапоги и пошла на кухню ставить чайник. Только на кухне она услышала, что в доме кто-то есть – горничная Наташа за раздвижными дверями кабинета, которые Инна никогда не закрывала. Эта самая горничная так перепугала ее потому, что до той секунды, как Инна услышала шевеление и поняла, что это не Осип, она даже не подозревала, что в доме кто-то есть! А должна была бы – горничная наверняка не пришла в платье и шлепанцах! Наверняка у нее есть шуба или пальто, и еще сапоги, платок или шарф, или что там еще!.. Ни пальто, ни шарфа не было на вешалке, когда Инна вошла в дом и кинула в кресло свою шубу.

Там вообще ничего не было, кроме старой-престарой дубленки, в которой она иногда ходила на обрыв, к Енисею. Все остальные свои шубы – по одной на каждый день, как грезилось бедолаге Гарику Брюстеру и его высокоинтеллектуальным коллегам – она держала на втором этаже, в крохотной «гардеробной».

«Гардеробную» по ее просьбе соорудил местный столяр – пришел и отгородил фанерной перегородкой угол. Набил полки, повесил крючки, провел свет. С момента появления «гардеробной» Инна никогда не оставляла одежду внизу, да и Аделаида Петровна – та самая, что сегодня оказалась «выходной», – свое дело знала.

Инна зачем-то побежала в прихожую. Ее шуба стекала с кресла светло-коричневой переливающейся меховой волной, а на ней разлеглась Джина – лапы раскинуты, бочок мерно вздымается, глаза блаженно закрыты, а уши тем не менее топориком, что означает – ситуация под контролем. Я отлично знаю, что мне здесь не место, что ты почему-то не любишь, когда я сплю на твоей шубе, но мне это нравится, так что я буду продолжать спать, а ты как хочешь!..

Тоник сидел на полу, дергал то хвостом, то откушенным в давней драке ухом и, прищурившись, смотрел на Джину – мечтал выжить ее с Инниной шубы и занять вожделенное место.

Никаких следов горничной Наташи или ее верхней одежды.

Инна посмотрела на котов, занятых своей внутренней политикой.

– Осип Савельич!

– А?

– Ты не видел, на вешалке… ничего не было?

– На какой вешалке? Украли чего?!

– Да нет, – сказала Инна с досадой, – ничего не украли! Ты, когда вошел, не обратил внимания на вешалку? Ничего на ней не висело?

– Вот эта самая дубленка твоя висела! – Осип схватил дубленку за вытертый рукав и потряс у Инны перед носом. – Так вот она и висит!

– Господи, я вижу, что висит! Горничная в чем пришла? В одном платье?

Осип остановился, выпустил рукав и медленно произнес:

– Мать честная!..

– Вот именно.

Инна секунду думала, потом побежала в кабинет, где, ясное дело, не оказалось никаких шарфов и шуб, а потом выскочила на крыльцо, прямо в чулках – нет у нее тапок с мордами и самопальным синим войлоком, нет, и все тут! – и прямо на ледяную, присыпанную жестким крупчатым снегом коричневую плитку.

– Куда?! – закричал страшным голосом «кулак и белобандит», но она не слушала.

Ветер с Енисея, разошедшийся не на шутку, крутил по дорожкам снежные вихри, языками лезшие на плитку.

И никаких следов.

Замело? Занесло? Исчезли?

А был ли мальчик?! То есть девочка! Девочка Наташа была или нет?!

В дверь стал лезть Осип с ее сапогами в руках, и совать их ей, и хватать за руку, и тащить в дом, и она в конце концов позволила ему втащить ее.

– Что ты как угорелая скачешь, Инна Васильевна?! Мороз на улице, метель, а она босая скачет! Хоть бы ноги обула, накинула бы что-нибудь!..

– Если она ушла, должны были остаться следы. Или не должны?

– А шут их знает! Ноги небось мокрые, ты вон, гляди, следы оставляешь!..

– Как же она ушла? Без шубы и шапки, без следов на снегу?!

– Вот далась она тебе! Как пришла, так и ушла, какое тебе дело до нее?!

Инна и сама не могла бы объяснить, что уж ее так сильно… встревожило. Ну, была какая-то непонятная горничная, ну делась куда-то, ну и что?

Не об этом ты должна сейчас думать, Инна Васильевна! Ты должна думать, как тебе держаться, чтобы угодить всем, кому надо угодить, и уклониться от тех, от кого надо уклониться. И так, чтобы никому не было обидно, и так, чтобы сохранить образ царицы, который часто выручал тебя, и выразить должную скорбь – но при этом тоже не пересолить, ибо излишняя скорбь может повлечь за собой ненужный интерес, вызвать удивление и лишние вопросы – что, мол, так-то уж убивается? Спроста ли?