Мой генерал - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 12

Марина переключилась на футбол – пятая отборочная группа, – а тут и Федор Тучков явился, осторожно поставил на стол чистые чашки.

Марина посмотрела на него. Он любовался чашками – каждая была выставлена точно на середину блюдца, а справа помещалась блескучая ложечка. Федор Тучков подумал, подумал и в центр, между чашками, водрузил сахарницу. Получилась композиция «Вечернее чаепитие, или eleven o'clock tea».

Тут Марина решила, что вполне может позволить себе немного развлечься. – Вы знаете, – серьезно сказала она Федору, – у вас знаменитая фамилия.

– Почему?

– Генерал Тучков особо отличился при Бородине.

– Их было несколько, – хладнокровно согласился Федор. – Мой предок генерал-лейтенант Николай Алексеевич Тучков. Об остальных узнать не удалось, почти никаких документов не сохранилось. А Николай Алексеевич… прямой предок. По отцовской линии. Отличился на Старой Смоленской дороге. Штурмовал Утицкий курган. Со стороны кургана французы шли на Багратионовы флеши. Тучков командовал павловскими гренадерами. Они нанесли контрудар, а Белозерский и Вильманстрандский полки, вызванные для подкрепления, атаковали в обход правого фланга французов. Курган отбили, а Тучков погиб. Он сам участвовал в штурме, знаете ли.

Марина смотрела на него во все глаза. Он говорил так, как будто читал из путеводителя.

– А я, кстати, Тучков Четвертый.

– Что это значит?

– Да ничего особенного. Так, традиция. Прадед был Федор Николаевич Тучков Первый. Дед – Федор Федорович Тучков Второй. Отец – третий. Я четвертый.

– И все Федоры Федоровичи?

– Ну да.

– И все… генералы от инфантерии?

– Да.

Марина со стуком поставила чашку на блюдце.

– Что значит – да?!

– Да значит да. Генералы. Инфантерия тут ни при чем, конечно, но… генералы. Прадед командовал Павлоградским полком. Знаменитый полк, Лев Толстой писал об атаке павлоградцев, не помните? Вряд ли, конечно… Дед дошел до Кенигсберга. В сорок пятом году ему стукнуло тридцать шесть, и он уже был генералом. За всю войну ни одной царапины, вот как бывает!.. Ордена никогда не надевает, стесняется.

– Он… жив?

– Жив и здоров, – с гордостью сказал Федор Тучков, – полон рассудка и самоиронии. Прочитал «Марсианские хроники» Рея Брэдбери и сказал, что Восточная Пруссия нам была нужна примерно как Марс, а там столько народу положили!

– И… ваш отец тоже генерал?

– Тоже генерал.

– А он… где воевал?

– Он летчик. Воевал в Корее, а потом во Вьетнаме. Геополитические интересы, знаете ли.

– Вы… тоже генерал?

– Нет, – ответил Федор Тучков Четвертый, – я как раз не генерал.

Он поболтал в чашке пакетик с чаем и мельком глянул на собеседницу. Глаза у нее горели от любопытства, как будто подсвечивались изнутри.

Черт, понесло его откровенничать, историю семьи излагать! Весь вечер так хорошо играл в дурака, и вдруг – бац – генерал от инфантерии! Теперь пристанет, не отвяжешься от нее!

Рыжая, и глаза зеленые – конечно, пристанет!

– А почему вы не генерал?

Ну вот, началось! Впрочем, сам виноват, нечего было…

– Не вышло из меня генерала, уважаемая Марина.

– Почему не вышло, уважаемый Федор?

Он помолчал.

Наверное, не вышло, потому что кретин, стремительно подумала Марина. Или он все-таки не кретин?

– Я пытался, – вдруг признался он, – и у меня ничего не вышло. Так бывает. В семье не без урода.

– Урод – это вы?

– Урод – это я.

– И ваша личная трагедия в том, что вы не оправдали надежд семьи, правильно? Это как раз тот кошмар, который снится вам в три часа ночи и от которого вы просыпаетесь в холодном поту?

Он встал и взялся за чайник.

Ей вдруг показалось, что она его рассердила. Так рассердила, что он молчит, потому что ему нужно время, чтобы справиться с собой.

Надо же, какие страсти! Прямо как у Матвея Евгешкина в кинокартине «Русская любовь».

Тут Федор Тучков Четвертый улыбнулся сладкой улыбкой, придерживая рукой крышку, добавил себе в чашку воды из чайника и вопросительно и любезно наклонился в сторону Марины, как бы спрашивая, не добавить ли и ей тоже.

– Нет, спасибо, – отказалась она, – послушайте, Федор, я хочу вам что-то рассказать.

Он тут же вернул чайник на место, сел и смирно сложил руки, выражая полную готовность и внимание.

Марина посмотрела на него с отвращением.

– Я хочу вам рассказать… про утопленника.

– Что такое?

– Такого ничего, но… знаете, когда его доставали… Я же видела, я там была…

– Да-да?

Черный провал рта, из которого текла вода – много, из живого человека не может вытечь столько воды. Серая и зеленая кожа. Мертвые тусклые глаза.

Марина обеими руками обхватила чашку.

– Понимаете, он был в джинсах, утопленник. Когда его вытащили, джинсы… Они почти на нем не держались. Мужики даже поправляли, потому что они почти… спустились, упали.

– И что?

– А то, – сказала Марина, – я вот думаю, как же он в них ходил? Рукой придерживал, что ли?

Она мельком глянула на Федора. Вид у того был озадаченный.

– Мокрые штаны, как известно, стащить гораздо труднее, чем сухие, – продолжала Марина, сердясь, – но они и мокрые на нем не держались! Значит, из сухих он бы просто выскочил!

– Может, у него был ремень?

– Да в том-то и дело, что не было никакого ремня!

– Может, он его снял!

– Перед тем как утонуть по пьяной лавочке? Ремень снял, а ботинки оставил, да?

Тучков Четвертый смотрел с сомнением, и это сомнение Марину до крайности раздражало.

– Пьяный человек не может идти в штанах, которые не держатся. Он тогда запутается в них и упадет. Или они до берега не падали, а упали на берегу? Где тогда ремень?

– Хорошо, а если он до берега шел трезвый, а на берегу напился, упал и захлебнулся. Трезвый человек может идти в штанах, которые не держатся?

– Наверное, может, – согласилась Марина раздраженно, – но с чего это он, трезвый, пришел на берег и там в одиночестве напился до такой степени, что свалился в воду и утонул?

– Почему в одиночестве?

– Потому что мне так милиционер сказал!

– Что сказал милиционер?

– Что покойник пришел на берег – один пришел, обратите внимание! – уселся на мостки и свалился потому, что был очень пьяный. Никаких свидетелей нет, по крайней мере по версии милиции. Если бы он напился не в одиночестве, был бы свидетель. Если свидетель был, почему он не позвал на помощь, когда тот свалился? Не мог, потому что тоже напился, или не захотел? Если не захотел, значит, это… убийство.

– Что-о? – поразился Федор Тучков Четвертый.

Очевидно, знаменитое родство впрок не пошло – туповат был Тучков Четвертый в отличие от Тучкова, погибшего при Бородине.

– Из того, что с утопленника сползали штаны, вы делаете вывод, что это… убийство? – слабым голосом уточнил Тучков Четвертый Тупой.

– Да, – твердо сказала Марина.

– Смело, – оценил Тупой, – очень смело!

Зачем она ему рассказала? Впрочем, какая разница? Он не верит ни одному ее слову, ну и бог с ним! Она, Марина, изложив все это вслух, еще больше укрепилась в мысли, что права именно она, а не милиция.

Если она найдет ремень, станет ясно, что никаким несчастным случаем тут и не пахнет.

На берегу санаторного прудика произошло убийство.

Ночь была глухой и теплой и пахла травой, цветами, близким лесом. Луна висела над елками, прозрачная, как будто только родившаяся.

Марине всегда было тревожно, когда они обе – она сама и луна – находились поблизости друг от друга. Даже шторы всегда закрывала наглухо, чтобы луна не могла подглядеть, растревожить, привести с собой бессонницу, такую же голубую и жидкую, как ее собственный неровный и волнующий свет.

Марина перебежала газон и посмотрела вверх, на единственный освещенный балкон, ее собственный. Все остальные окна крыла «люкс» были темными – отдыхающие давно и сладко спали в своих санаторных постельках. Наверное, это было очень глупо – тащиться ночью на пруд, да еще перелезать для этого через балконные перила, да еще висеть на вытянутых руках, а потом прыгать и прислушиваться – балкон был довольно высоко от земли, хоть и считался первым этажом, но любопытство и нетерпение замучили ее, кроме того, она уверена, что искать «вещественные доказательства» следует именно ночью. Днем ее непременно увидит убийца – она точно знала, что убийца существует! – увидит и будет потом охотиться за ней, как и положено по законам жанра.