Гений пустого места - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 32

– Замолчи! – крикнул Лавровский. – Замолчи немедленно! Я… я не могу! Я должен все рассказать Хохлову, понимаешь, должен!

Кричала в отчаянии бедная овечка, которую злая волчица заманила в свои тенета, и Лавровский конфузливо наблюдал за собой – то есть за овечкой – со стороны и в какой-то момент натянул на себя одеяло. Очень глупо кричать страшным голосом ужасные вещи, хвататься за голову и при этом сидеть на кровати без штанов!

– Дима, – сказала Ира совершенно спокойно. – Ты не в себе. Ты перенервничал из-за этого, как его… Боба?

– Кузи, черт побери!

– Значит, из-за Кузи. Возьми себя в руки. Хочешь, я налью тебе валерьянки?

– Не нужна мне валерьянка!

Ему и вправду не нужна была никакая валерьянка. Он хотел, чтобы его утешали, и утешили так, чтобы бедная овечка опять поверила в то, что она ни в чем не виновата!

– Дима, что сделано, то сделано, и этого Кузю не вернешь, – продолжала Ира. – Хочешь, побудь у меня, успокойся, полежи, я тебе оставлю ключи.

– Я должен поговорить с Хохловым!

Она улыбнулась и присела на край кровати, рядом с Лавровским.

– О чем? – Она потрепала его по волосам и нежно взяла за ухо. – О том, что плохой мальчик Дима украл у своего лучшего институтского друга мешочек денежек? Ты думаешь, он тебя простит?

Лавровский отшатнулся от нее, словно она сунула ему в лицо змею.

– Ира… – начал он, и губы у него затряслись. – Как ты можешь?..

– Я? – Она пожала плечами, вытянула ногу и снизу вверх подтянула на длинной ноге чулок. – А что такое? Я, милый, теперь все что угодно могу тебе сказать! Мы же с тобой теперь навсегда вместе!

– Я ничего не крал! – крикнул Лавровский, именно он крикнул, а никакая не бедная овечка. – Я ничего не крал! Я не вор!

– Да что ты говоришь? – протянула она и усмехнулась. Она надевала пиджак и посматривала на себя в зеркало. – Кстати, мне не нравится твое настроение. Это неправильное настроение, Димочка, и оно меня пугает! Сделай так, чтобы оно меня больше не пугало, хорошо?

– Ира!!!

– Ну что ты шумишь? – Она собрала волосы в хвост и поморщилась, когда зацепила ими за пуговицу. – Ты хочешь, чтобы все соседи были в курсе нашей большой любви? Мне пора на работу. Я и так убежала всего на часок и начальнику ничего не сказала, девчонки обещали меня прикрыть. Хочешь, оставайся! Посмотри телевизор, кофейку попей. Ты знаешь, где у нас кофе?

Лавровский с ужасом смотрел на нее.

– И привыкай, привыкай, милый! Теперь это твой дом. – И она повела рукой вокруг.

– Это не мой дом, – выдавил Лавровский. – Как же ты не понимаешь, что я не могу!.. Не могу!..

– Ты все можешь, – отрезала она и в зеркале посмотрела на него. Ее взгляд через зеркало показался ему убийственным, словно она прикидывала, как станет избавляться от его трупа. – Ты просто устал, Димочка, милый! У нас все хорошо. У нас все замечательно, а потом будет еще лучше. Мы с тобой молодцы, ну! Мы же победили!

– Я погиб, – прошептал Лавровский, взял себя руками за виски, как в театре, и зашатался из стороны в сторону. – Я погиб.

И больше всего на свете ему вдруг захотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы все стало как прежде – когда он еще любил Светку, а Светка любила его, когда она носила свитера с высоким горлом и пела про солнышко лесное. Ему захотелось домой, на родной, привычный, уютный диван, и чтобы Светка подумала, что он заболел, и приносила бы ему питье в привычной кружке с желтым цветком на боку, чтобы жалела его, а он бы все-все ей рассказал, и вдвоем они бы уж придумали, как им жить дальше!..

Впрочем, все это глупости.

Нельзя вернуть то, чего нет, а стать Пилюгиным он не может!.. И сейчас у него есть только это – холодная чужая женщина с ярко накрашенным ртом и взглядом несостоявшегося убийцы, крохотная чужая квартирка, заваленная барахлом, темная комнатка с голым замерзшим тополем за давно не мытым стеклом и сознание того, что он совершил непоправимое, страшное. И все родное и хорошее, что было когда-то, теперь… не его!

– Димочка, ты мне надоел, – заявила Ира. – Прекрати истерику. Если не хочешь оставаться, надевай штаны, и я тебя отвезу к твоей дуре-женушке. Только учти, что долго я этого не потерплю, хватит с меня. Побаловались, надо и по-человечески пожить!

– Что значит по-человечески? – зачем-то спросил Лавровский.

– А то и значит. – Она швырнула в него брюками так, что они попали прямо ему в физимономию. – Мне уже двадцать восемь, и я только один раз замуж сходила! В девках куковать до старости неохота, а теперь я невеста с приданым, да, Димочка? Так что ты или женись, или, милый мой, выметайся из моей жизни навсегда. Понял, солнышко? Или еще раз объяснить?

– Ира! Я… не могу. Я должен с Хохловым…

– Вот с Хохловым ты как раз ничего и не должен, – сказала она и опять посмотрела на него так, что ему захотелось, как маленькому, втянуть голову в плечи. – Муженек, светлая ему память, мне не только машину оставил и барахло всякое! – И она пнула ногой розовый пуфик, который покатился и бесшумно стукнулся о кровать. – Он же в бандитах ходил, Витюся мой! У меня, солнышко, связи есть всякие разные, хорошие! Так что ты учти это на будущее, когда к своему другу каяться пойдешь! Сто раз подумай, Димочка, а потом иди. А то, неровен час, случиться что-нибудь может, не с тобой, так с детьми.

Лавровский заплакал:

– Ира!!

– Ты едешь или не едешь? И подумай, подумай, Димочка! Я же тебя не заставляю на мне жениться! Но тогда придется отступные платить! Ты мне заплатишь, Димочка?

И она снова присела рядом с ним, прижалась щекой к голому холодному плечу и слегка пощекотала под ребрами.

Да. Не повезло. Не мужик, а так, ерунда какая-то, тряпка и тюфяк. Хотя все равно, свою роль он сыграл и все, что нужно, проделал как миленький. Теперь следует подумать, что с ним дальше делать, не держать же на самом деле при себе! А то он вон в какой истерике, еще дел натворит!.. Не-ет, надо избавиться от него, и побыстрее, и поаккуратней, желательно так, чтобы он сам под электричку прыгнул, и…

… и тут он услышал, как в кармане у него зазвонил мобильный, но отвечать ему было некогда. Он несся на вопли, которые все продолжались, как будто из-под земли.

Под стеной дома копошилась какая-то тень, и подвальная дверца была открыта, а больше ничего не видно.

– Пошла!! – закричали истошно. – Пошла отсюда! Ну!! Ну!!

Хохлов затормозил на асфальте, опять чуть не упал, перепрыгнул низкий заборчик и побежал к подвалу. В это время открылась подъездная дверь и показалась Ольга в белой шубе.

– Стой там! – крикнул Хохлов. – Не подходи!

– Вон!!! – визжали из подвала. – Вон пошла!! Пошла!!

Тут он сообразил, что никто никого не убивает. Кричит громко, но не убивает.

Ему стало жарко на почти тридцатиградусном морозе, и он откинул капюшон. Глубоко вздохнул, зажег фонарь и посветил:

– Что случилось?

– Кто там?!

В луч фонаря попался пуховой платок и шапка пирожком, и он понял, что истошным голосом кричала в подвале его недавняя знакомая, домоуправша Валентина Петровна.

– Что случилось? – повторил Хохлов. – Вы что? Упали? Вам помочь?

– Сынок, – плачущим голосом сказала домоуправша, – вот хотела дверь проверить, а она отперта! Хакимка-подлец недосмотрел! Я вошла, а тут пакость эта! Беги, сынок, за Хакимкой, он у охранника в будке телевизор глядит!

Хохлов ничего не понял.

– Какая пакость? Вы живы? Или вам «Скорую» вызвать?!

– Митя, что там случилось? – издалека тревожным голосом спросила Ольга. – Тебе помочь?

– Да забралась она сюда и родила, видать! Давай, сынок, беги за Хакимкой, чтоб он ее удавил! Я сама не сумею!..

– Кто родил?! – заорал Хохлов. – Кого удавил?!

Он шагнул в подвал, опять споткнулся – ну что за день сегодня такой, все он спотыкается! – и налетел на Валентину Петровну.

– Ты гляди, куда прешь, сынок! Или… может, ты сам? У тебя табельное оружие есть?