Гений пустого места - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 19

– Ма-ам! – позвали приглушенным басом. Бас шел из дверной щели. – Мам! А мам!

– Что ты кричишь?! Растрепку разбудишь! Заходи!

Пилюгин рывком натянул пиджак, сделал антраша ногами, правильно размещая брюки вдоль себя, и когда вошел Степка, всклокоченный и в пижаме, Димон как раз неторопливо наклонялся, чтобы поцеловать дорогую супругу перед уходом на работу.

– О! Пап, и ты здесь?

– Я уже ухожу.

– А в школу точно не идем?

– Точно, – ответила мать.

– Это разгильдяйство, – сказал отец.

– Мам, давай, пока Растрепка не встал, валяться и смотреть телевизор?

– А ты зачем встал?

– Ну, я пошел, – объявил отец. – Счастливо оставаться.

– Пока, – сказал Степка. – Не забудь, у меня в пятницу выступление, и ты должен отпроситься с работы.

– Я не забуду.

– Я тебя провожу.

Ольга виртуозно умела проделывать всякие штуки, вот и сейчас как-то моментально и незаметно натянула под одеялом халат и поднялась.

Степка нашарил на полу возле кровати телевизионный пульт, подбил под спину все родительские подушки, старательно укрыл ноги клетчатым пледом, который всегда лежал сбоку, – устроился с комфортом.

– Меня машина разбудила, – вдруг сказал он. – Вот почему я встал! Там, внизу, милицейская машина гудела.

– Почему милицейская? – рассеянно спросила мать. Отец уже вышел из комнаты.

– А потому, что я сверху посмотрел. У нашего подъезда милицейская машина стояла и еще «Скорая помощь».

Мать взглянула на него и ушла вслед за отцом. Сейчас она его проводит, вернется, и они будут валяться до тех самых пор, пока не проснется младший брат, а потом станут неспешно завтракать все вместе – омлет с грудинкой, творог с изюмом, сыр толстыми кусками, свежая булка с «Докторской» колбасой. Булки точно есть, он вчера вечером проверил, пополнила ли мать запасы. А потом придет Мила, домработница, с которой у Степки были хорошие, дружеские, партнерские отношения, а мама уедет на работу. У нее какая-то замороченная работа, он никак не мог понять, что это за работа такая!.. У матери в Москве была мастерская, где сидели тетеньки и шили… шторы. Вот уж работа так работа, с ума можно от такой сойти! Даже компьютеров ни у кого нет! Мать эти самые шторы придумывала, а тетеньки шили. Хотя чего их придумывать-то? Вон окно, на нем висят две тряпки, одна так, а другая эдак, и у этой другой еще бантик какой-то. Ну и что тут думать? Это что, самолет, что ли, или новая компьютерная игра?! Но матери нравились эти самые шторы – Степка покосился на окно, фыркнул и тряхнул головой, – и отец сказал… Как же он сказал-то? Как-то очень умно! А, вот, вспомнил! Он сказал так: «Интересы другого человека нужно уважать!» Это, если кто не понял, он про то говорил, что раз матери нравится такое дикое занятие, то пусть она им и занимается, а смеяться над этим нельзя!

Степка зевнул и повыше натянул плед. От подушки славно пахло мамиными духами и вообще ею, и ему вдруг ужасно захотелось спать – если бы не милицейская машина, он бы до пол-одиннадцатого проспал, не меньше! Ему недавно стукнуло тринадцать, и он все время хотел есть и спать.

Мать что-то долго не возвращалась, и он решил, что подремлет совсем немножко, пять минуточек. Степка был уверен, что раз уж случился у него неожиданный выходной, нет ничего глупее, чем потратить его на сон.

Неизвестно, сколько он проспал, только вдруг мать сказала очень громко:

– Степа, сыночек, вставай.

Он распахнул глаза, хотел немедленно заявить, что вовсе и не спал, и не собирался даже, как вдруг увидел, что она плачет.

Мама плачет!..

Он перепугался так, что первый раз в жизни почувствовал, что у него есть сердце. Вот здесь, с левой стороны, где бок, что-то затряслось, мелко-мелко.

Отец говорил: «Как заячий хвост».

– Мама! – Степка сбросил плед и сел, встревоженный. – Что случилось?! Мам, ты почему плачешь?!

Мать быстро вытерла глаза.

– Ты не пугайся. Ты быстренько вставай, и все. Сейчас приедет дед и заберет вас с Растрепой к бабушке.

– Зачем?! У нас же выходной!! Ма-ма!

– Кузю убили, – как-то очень буднично сказала мать, села на край кровати, будто у нее подкосились ноги, посидела и прижала к лицу ворсистый плед. – Представляешь, Степка? Он вчера от нас ушел, и его… убили.

– До смерти?

Она помолчала.

– Ма-ам!

Она все молчала.

На коленях он подполз к ней, приладился и сунул голову ей под локоть. Он не слишком испугался из-за того, что убили папиного друга – мало ли что бывает, да, может, еще и не до смерти убили! – но он очень переживал за мать.

Она повернулась, обняла его, прижала так, что ему стало душно и неудобно дышать, и заплакала навзрыд.

– Мам! Ну, ты перестань! Может, его еще можно спасти, а?

– Нет.

– Ну, не переживай, а? Хочешь, я тебе чаю сделаю? Прямо сейчас!

– Не нужно, Степочка. Ты одевайся, собирайся, и поедете к бабушке.

– Я не хочу к бабушке! Ты одна тут не справишься!

– Я не одна. Папе пришлось остаться дома.

– Как?! – поразился Степка и только тут понял, что дело серьезное. Настолько серьезное, что отец даже не пошел на работу. Такого с ним никогда не случалось.

Мама говорила, что отец… Как же она говорила-то? Как-то очень умно!.. А! Вот что она говорила: отец трудоголик, ну, то есть как алкоголик, только не пьет, а все время работает. Он и вправду все время работал. Однажды все болели гриппом и лежали дома, и только отец ходил в институт с температурой, и когда мать на него ругалась, говорил, что, если он не будет ходить на службу, его уволят. И кто тогда станет кормить семью? Степка сказал, что он станет, и родители почему-то засмеялись хриплыми, простуженными голосами.

Может, они смеялись потому, что он был тогда маленький и они не верили в то, что он сможет прокормить семью?

Мать неожиданно погладила его по голове, как последнего сироту, вышла из комнаты, и Степка потащился следом за ней.

По квартире гулял сквозняк и пахло чужими людьми.

В гостиной сидели два дядьки в куртках, курили и негромко разговаривали с папой. Один из них время от времени что-то записывал.

– Па-ап! – позвал Степка из-за двери.

Отец обернулся и строго посмотрел на него, словно он был не его родной сын, а чей-то чужой мальчик.

– Степ, иди к маме. И оденься, пожалуйста!..

Один из дядек в куртке что-то спросил у другого, но Степка опять не расслышал, что именно. Они курили и стряхивали пепел в любимое бабушкино блюдце, и это Степку возмутило! Как будто нет пепельницы в виде каменной русалки! Бабушка привезла чашку с блюдцем из Карловых Вар. На чашке был нарисован олень, а на блюдце зеленый лес, и Растрепка любил рассматривать этот лес и рассказывать, как летом они «всей семьей поедут за имлиникой». «Имлиника» – это, каждый понимает, земляника.

Степка быстро оделся, решил, что зубы в связи с чрезвычайной обстановкой вполне можно сегодня не чистить, и вернулся в гостиную, но его оттуда прогнали. Мать с тревожным лицом быстро одевала Растрепку, и он все время громко спрашивал:

– Се такое?

И сам себе отвечал:

– И заю! – что означало «не знаю».

– Степа, ты взял рюкзак?

– Зачем мне рюкзак, мам?

– Мы не знаем, сколько вы там пробудете, у бабушки! Может быть, до завтра. А тебе в школу! Собери рюкзак, только быстро, я тебя жду!

– Не-е, мам, мы так не договаривались!

Он понимал, что уже все решено, по ее тону понимал, но решительно не хотел оставаться в стороне от таких важных событий.

– Степа, я тебя прошу, давай без демагогии и дискуссий! Собирай рюкзак, и пошли, дед уже за вами приехал.

– А завтликать? – вдруг вспомнил про завтрак упакованный в комбинезон, шапку и шарф Растрепка. – Где мы будим завтликать?

– У бабушки, зайка! Степа, пошли!

Входная дверь была почему-то открыта, хотя мать терпеть не могла, когда ее не запирали, и всегда ругала отца за то, что он совершенно не думает «о безопасности детей».

У подъезда толпился народ, совсем как в сериале про ментов, все покуривали и разговаривали, и даже с детской площадки подтянулись мамаши, которые обычно катали там коляски, несмотря на морозы.