Маньяк - Безымянный Владимир - Страница 17

Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва сдерживающий ярость Лобекидзе сейчас наверняка не стал бы обсуждать вероятность наличия у Саши Абуталибовой дара ясновидения. В помещении сельсовета, срочно превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка, дрожа и запинаясь, рассказала следующее:

— Два дня назад, во вторник... пошли мы с Ларой на речку... ну, конечно, самовольно, тут же рядом... Познакомились там с парнем — высокий такой, худой... одет классно, нашего возраста, может, чуть старше. Чернявый, волосы волнистые, длинные — немного короче, чем у меня, — Саша нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку и внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. — Он говорил, что скрывается от кого-то. Мы поняли — не от милиции, а от каких-то людей. Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И не дружки, а просто какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу и жил. Мы ему с Ларисой оттащили печенье, колбасу — он попросил поесть принести, говорил, что всех боится, а вот нам доверяет, обещал — не пожалеем. Деньги у него были, мы видели. Предлагал и нам — мы, конечно, отказались. И в среду пошли — он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они шептались. Я еще обиделась — подруга, называется! А вчера Лариска сказала, что на встречу с Ником — он так назвался, — не пойдет, и мне не советует. Ну, я сразу решила — что-то она темнит. Вот... — девушка запнулась, словно горло перехватил спазм.

Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:

— Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно — как было дело в действительности, и ты — единственный пока свидетель. Все зависит от тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду, и помни — все, что ты скажешь, останется между нами.

— Да, вам легко. Она ведь и вправду самая моя близкая подруга... была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что Лара... Ну, я же сказала, ей всегда нравилось все шикарное. Говорила, вот бы нашелся богатый, пусть и старый, и урод — ей плевать — только бы в техникуме не гнить и в грязи не рыться. А Ник ей деньги показал, про рестораны рассказывал: Сочи — «Жемчужина», Ленинград — «Астория» и еще там какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить... Вот вчера я и начала за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с Ником обычно встречались. Далеко в лес зашла, а когда все это началось, я чуть от страха там не умерла. Лариска принесла Нику поесть и стала с ним разговаривать. А дальше... — девушка всхлипнула, но взяла себя в руки и продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: — Как в страшном сне... Ник неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а когда она упала, разорвал платье... и... ну, надругался... все это с ней сделал. Меня словно парализовало — стою и с места тронуться не могу. Потом он ей голову отрезал — и полез в чащу. Тут я пришла в себя — и бегом в лагерь. Хочу рассказать — и не могу. Страшно! Ведь я... единственный свидетель... он убьет меня!.. — Саша забилась в рыданиях.

Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного спокойнее, чем раньше.

— Я не захотела у окна спать — боялась. А Лариска — ей уже ничего не нужно было, вот я и перебралась на ее кровать — знала, что не придет.

Словесный портрет и приметы девушка описала довольно подробно. Поработали и с фотороботом. Возник размытый образ узкогрудого парня с порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а сама Саша в конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала, но в то же время и не совсем.

Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел в кабинете за своим еще хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас испятнанным солнцем старым письменным столом, и зябко ежился. Напротив сидел лейтенант Шиповатов, погруженный в раздумье. Майора неприятно изумило бы, если бы он узнал, что лейтенант думает не только лишь о розыске свирепого убийцы, но и о неотоваренных продуктовых талонах своей семьи. И, более того, все это каким-то образом связано с информацией о содранной с трупа и пропитанной солью коже, которую обнаружили примерно на том же расстоянии, что и голову, но в другой стороне. Когда лейтенант узнал об этом, ему едва удалось подавить рвотный позыв. Теперь же Шиповатов рассуждал о возможности факта каннибализма с отвращением, но внешне спокойно. И еще спокойнее выслушивал майора. А порассказать тому было что, тем более, что по ходу повествования майор анализировал происшествие, опираясь на свой огромный опыт.

— Думаю, Максим, это он. Не хочу утверждать безоговорочно, но, мне кажется, я его узнал. Я на дежурство уходил в тот вечер, когда с моими это случилось... Смотрю — парнишка в телефонной будке: говорит с кем-то... Чрезвычайно похож на этот фоторобот. Да, кстати, там мальчишки наши местные околачивались допоздна. Последние дни перед школой... Ты же помнишь, что моих приблизительно в полночь и убили... Пацанам из сада все должно было быть видно как на ладони. Они хотя и выпивали, конечно, помалу, но уверяют — за подъездом глядели, делать-то все равно нечего. И чужих никого не было. Было открыто окно в кухне... То же самое, если б кто в окно лез — видать мальчишкам, да и подхода к дому нельзя миновать — освещенное пространство... А тот сопляк в телефонной будке согнулся над трубкой, а меня увидел — отвернулся и искоса наблюдает. Я еще подумал: девчонку поджидает, маскируется? Этот таксофон уже неделю не работал, кто-то микрофоны все время выкручивает. Знал бы тогда, что этот паренек неспроста горбится...

Сейчас вспомнил — и действительно, подходит под все описания. Саша — девица глазастая. Я отца ее знаю — наш районный хирург, Налик Назарович...

— А-а, я тоже что-то слыхал.

— Да, толковый врач. Милостью Божией, что называется. Бывал я у него.

— Он ведь не так давно к нам приехал. Земляк ваш, Иван Зурабович?

— Земляк. Только он в Баланцево всего пять лет, а я — тридцать пять. Будто здесь и родился. Да только вот все одним махом развалилось...

— А Минееву эту, Ларису, вы тоже знали?

— Кого же мне не знать в Баланцево, если я уже пятнадцать лет на оперативной работе?.. Она действительно дружила с Сашей Абуталибовой, часто дома у них бывала. И я к Абуталибовым заходил. Поначалу — проведать, посмотреть, как земляк устроился. С этим сразу наладилось, таким врачом оказался, что к нему за месяц запись, из Москвы валят. Не я ему — он мне при случае мог протекцию оказать. Ларису, правда, видел всего раз, но мне и этого пока хватает — держит память. И хлюпика этого порченого не забуду. Как бы только на него выйти? Пока что фоторобот распространим, если он в Баланцево или в окрестностях — достанем...

— Да, я сделал выборку, Иван Зурабович: по району пять нераскрытых убийств. Но и у соседей не лучше. Одних детей пропавших... И все — за последнее время.

— Максим, что за терминология! Я не хуже тебя сводки изучал. Твое «время» — это четыре последних года. В пяти соседних районах пропало четырнадцать детей в возрасте от трех до шести лет. И кожа эта засоленная, кстати, тоже покоя мне не дает... И все-таки не верится, даже в наше крутое время. Ведь не тридцать второй год на Украине. Трупов-то нет... О, звонят. Что-то долгонько молчал — едва не полчаса... Лобекидзе. Посетитель? Пропустите. Все, Максим, давай за дело.

Домой в этот вечер Лобекидзе попал, как обычно, поздно. И, как обычно, Фрейман еще не спал, просматривая в гостиной свои бесчисленные, непрерывно множащиеся бумаги, делая выписки и объемистые подсчеты. Как вполне советский человек, Фрейман, имея электронную записную книжку, с большим удовольствием пользовался обычной. Итоги, видимо, получались ободряющими — улыбка американца подтверждала это лучше всяких слов.

— Ну, что нам день текущий подбросил на фронтах борьбы с преступностью? А, Иван Зурабович?