Полдень, XXII век - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 9

– Ну что ты на меня уставился? – сказал Панин. – Ребята, что он на меня уставился? Мне страшно!

Сережа заметил, что стоит на четвереньках и смотрит прямо в лицо Панина.

– Какой ракурс! – сказал Гургенидзе. – Я буду лепить с тебя «Задумчивость».

Сережа встал и оглядел лужайку. Петрова не было видно. Сережа лег и прижался щекой к траве.

– Сергей, – позвал Малышев. – А как ты все это прокомментируешь?

– Что именно? – спросил Сережа в траву.

– Национализацию «Юнайтед Рокет Констракшн».

– «Данную акцию мистера Гопкинса одобряю. Жду следующих в том же духе. Кондратьев», – сказал Сережа. – Телеграмму послать наложенным платежом, валютой через Советский Госбанк.

«В «Юнайтед Рокет» хорошие инженеры. У нас тоже хорошие инженеры. Самое время сейчас им всем объединиться и строить прямоточники. Все дело сейчас за инженерами, а уж мы свое дело сделаем. Мы готовы». Сережа представил себе эскадры исполинских звездных кораблей на старте, а потом в Пространстве, у самого светового барьера, на десятикратных, на двадцатикратных перегрузках, пожирающих рассеянную материю, тонны межзвездной пыли и газа… Огромные ускорения, мощные поля искусственной гравитации… Специальная теория относительности уже не годится, она встает на голову. Десятки лет проходят в звездолете, и только месяцы на Земле. И пускай нет теории, зато есть пи-кванты в суперускорителях, пи-кванты, ускоренные на возлесветовых скоростях, пи-кванты, которые стареют в десять, в сто раз быстрее, чем им положено по классической теории. Обойти всю видимую Вселенную за десять-пятнадцать локальных лет и вернуться на Землю спустя год после старта… Преодолеть Пространство, разорвать цепи Времени, подарить своему поколению Чужие Миры, вот только скотина-врач запретил перегрузки на неопределенный срок, черт бы его подрал!..

– Вон он лежит, – сказал Панин. – Только он в депрессии.

– Он очень огорчен, – сказал Гургенидзе.

– Ему запретили тренироваться, – объяснил Панин.

Сережа поднял голову и увидел, что к ним подошла Таня Горбунова со второго курса факультета Дистанционного Управления.

– Ты правда в депрессии, Сережа? – спросила она.

– Да, – сказал Кондратьев. Он вспомнил, что Таня – Катина подруга, и ему стало совсем нехорошо.

– Садись с нами, Танечка, – сказал Малышев.

– Нет, – сказала Таня. – Мне надо с Сережей поговорить.

– А, – сказал Малышев.

Гургенидзе закричал:

– Ребята, пойдем разнимать болельщиков!

Они поднялись и ушли, а Таня села рядом с Кондратьевым. Она была худенькая, с веселыми глазами, и было просто удивительно приятно смотреть на нее, хотя она и была Катиной подругой.

– Ты почему сердишься на Катю? – спросила она.

– Я не сержусь, – угрюмо сказал Кондратьев.

– Не ври, – сказала Таня. – Сердишься.

Кондратьев помотал головой и стал смотреть в сторону.

– Значит, не любишь, – сказала Таня.

– Слушай, Танюшка, – сказал Кондратьев. – Ты любишь своего Малышева?

– Люблю.

– Ну вот. Вы поссорились, а я начинаю вас мирить.

– Значит, вы поссорились? – сказала Таня.

Кондратьев промолчал.

– Понимаешь, Сергей, если мы с Мишкой поссоримся, то мы обязательно помиримся. Сами. А ты…

– А мы не помиримся, – сказал Кондратьев.

– Значит, вы все-таки поссорились.

– Мы не помиримся, – раздельно сказал Кондратьев и поглядел прямо в Танины веселые глаза.

– А Катя и не знает, что вы поссорились. Она ничего не понимает, и мне ее просто жалко.

– Ну а мне-то что делать, Таня? – сказал Кондратьев. – Ты-то хоть меня пойми. Ведь у тебя тоже так случалось, наверное.

– Случилось однажды, – согласилась Таня. – Только я сразу ему сказала.

– Ну вот видишь! – сказал Сережа обрадованно. – А он что?

Таня пожала плечами.

– Не знаю, – сказала она. – Знаю только, что он не умер.

Она поднялась, отряхнула юбку и спросила:

– Тебе действительно запретили перегрузки?

– Запретили, – сказал Кондратьев, вставая. – Тебе хорошо, ты девушка, а вот как я скажу?

– Лучше сказать.

Она повернулась и пошла к любителям четырехмерных шахмат, где Мишка Малышев что-то орал про безмозглых кретинов. Кондратьев сказал вдогонку:

– Танюшка… (Она остановилась и оглянулась.) Я не знаю, может быть, это все пройдет… У меня голова сейчас совсем не тем забита.

Он знал, что это не пройдет. И он знал, что Таня это понимает. Таня улыбнулась и кивнула.

После всего, что случилось, есть Кондратьеву совсем не хотелось. Он нехотя обмакивал сухарики в крепкий сладкий чай и слушал, как Панин, Малышев и Гургенидзе обсуждают свое меню. Потом они принялись есть, и на несколько минут за столом воцарилось молчание. Стало слышно, как за соседним столиком кто-то утверждает:

– Писать, как Хемингуэй, сейчас уже нельзя. Писать надо кратко и давать максимум информации. У Хемингуэя нет четкости…

– И хорошо, что нет! Четкость – в политехнической энциклопедии…

– В энциклопедии? А ты возьми Строгова, «Дорога дорог». Читал?

– «Четкость, четкость»! – сказал какой-то бас. – Говоришь, сам не знаешь что…

Панин отложил вилку, поглядел на Малышева и сказал:

– А теперь расскажи про китовые внутренности.

До школы Малышев работал на китобойном комбинате.

– Погоди, погоди, – сказал Гургенидзе.

– Я вам лучше расскажу, как ловят каракатиц на Мяоледао, – предложил Малышев.

– Перестаньте! – раздраженно сказал Кондратьев.

Все посмотрели на него и замолчали. Потом Панин сказал:

– Ну нельзя же так, Сергей. Ну возьми себя в руки.

Гургенидзе встал и сказал:

– Так! Значит, пора выпить.

Он пошел к буфету, вернулся с графином томатного сока и возбужденно сообщил:

– Ребята, Фу Дат говорит, что семнадцатого Ляхов уходит в Первую Межзвездную!

Кондратьев сразу поднял голову:

– Точно?

– Семнадцатого, – повторил Гургенидзе. – На «Молнии».

Фотонный корабль «Хиус-Молния» был первым в мире пилотируемым прямоточником. Его строили два года, и уже три года испытывали лучшие межпланетники.

«Вот оно, началось!» – подумал Кондратьев и спросил: