Малыш - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 44

– Это такой член Комиссии по контактам. Горбовский моя фамилия. – Я сел. – Мне очень нужно поговорить с Геннадием Юрьевичем. Или он, может быть, спит?

– Сейчас, Леонид Андреевич, – забормотал я. – Сию минутку, Леонид Андреевич… – Я торопливо включил интерком. – Комова в рубку, – сказал я. – Срочный вызов с базы.

– Да не такой уж срочный… – запротестовал Горбовский.

– Вызывает Леонид Андреевич Горбовский! – торжественно добавил я в интерком, чтобы Комов там не слишком копался.

– Молодой человек… – позвал Горбовский.

– На вахте Стась Попов, кибертехник! – отрапортовал я. – За время моей вахты никаких происшествий не произошло!

Горбовский помолчал, потом неуверенно произнес:

– Вольно…

Послышался стук торопливых шагов, и в рубку быстро вошел Комов. Лицо у него было осунувшееся, глаза стеклянные, под глазами темные круги. Я поднялся и уступил ему место.

– Комов слушает, – проговорил он. – Это вы, Леонид Андреевич?

– Это я, здравствуйте… – отозвался Горбовский. – Слушайте, Геннадий, а нельзя ли нам сделать так, чтобы мы друг друга видели? Тут какие-то кнопки…

Комов только глянул на меня, и руки мои сами протянулись к пульту и подключили визор. Мы, радисты, обычно держим визор отключенным. По разным причинам.

– Ага, – удовлетворенно сказал Горбовский. – Вот я вас начинаю видеть.

На нашем экранчике тоже появилось изображение – знакомое мне по портретам и описаниям длинное и как бы слегка вдавленное внутрь лицо Леонида Андреевича. Правда, на портретах он обычно выглядел этаким античным философом, а сейчас вид имел несколько унылый, разочарованный, и на широком утином носу его, к моему изумлению, имела место царапина – по-моему, совсем свежая. Когда изображение установилось, я отступил и тихонько уселся на место вахтенного. У меня появилось сильнейшее предчувствие, что я сейчас буду выгнан, поэтому я принялся сосредоточенно озирать терзаемые ураганом окрестности.

Горбовский сказал:

– Во-первых, большое вам спасибо, Геннадий. Я просмотрел все ваши материалы и должен вам сказать, что это нечто совершенно особенное. Безумно интересно. Изобретательно, изящно… молниеносно…

– Польщен, – отрывисто сказал Комов. – Но?

– Почему «но»? – удивился Горбовский. – «И» – вы хотите сказать. И большинство членов Комиссии придерживается того же мнения. Трудно поверить, что такая колоссальная работа проделана за двое суток.

– Я здесь ни при чем, – сухо сказал Комов. – Благоприятные обстоятельства, только и всего.

– Нет, не говорите, – живо возразил Горбовский. – Согласитесь, вы же заранее знали, с кем имели дело. Это не просто – знать заранее. А потом – ваша решительность, интуиция… энергия…

– Я польщен, Леонид Андреевич, – повторил Комов, чуть повысив голос.

Горбовский помолчал и вдруг очень тихо спросил:

– Геннадий, как вы представляете себе дальнейшую судьбу Малыша?

Ощущение, что меня сейчас же, немедленно, в мгновение ока, с наивозможной быстротой и прямотой попросят из рубки, достигло во мне апогея. Я съежился и перестал дышать.

Комов сказал:

– Малыш будет посредником между Землей и аборигенами.

– Я понимаю, – сказал Горбовский. – Это было бы прекрасно. А если контакт не состоится?

– Леонид Андреевич, – произнес Комов жестко. – Давайте говорить прямо. Давайте выскажем вслух то, о чем мы с вами сейчас думаем, и то, чего мы опасаемся больше всего. Я стремлюсь превратить Малыша в орудие Земли. Для этого я всеми доступными мне средствами и совершенно беспощадно, если так можно выразиться, стремлюсь восстановить в нем человека. Вся трудность заключается в том, что человеческая психика, человеческое, земное отношение к миру в высшей степени, по-видимому, чужды аборигенам, воспитавшим Малыша. Они отталкиваются от нас, они не хотят нас. И этим отношением к нам насквозь пропитано все подсознание Малыша. К счастью или к несчастью, аборигены оставили в Малыше достаточно человеческого, чтобы мы получили возможность завладеть его сознанием. Ситуация, возникшая сейчас, – ситуация критическая. Сознание Малыша принадлежит нам. Подсознание – им. Конфликт очень тяжелый и рискованный, я это прекрасно сознаю, но этот конфликт разрешим. Мне нужно еще буквально несколько дней, чтобы подготовить Малыша. Я раскрою ему истинное положение дел, освобожу его подсознание, и Малыш превратится целиком и полностью в нашего сотрудника. Вы не можете не понимать, Леонид Андреевич, какую ценность представляет для нас такое сотрудничество… Я предвижу множество трудностей. Например, подсознательное отталкивание в принципе может превратиться у Малыша – после того как мы раскроем ему истинное положение дел – в сознательное стремление защитить от нас свой «дом», своих спасителей и воспитателей. Может быть, возникнут новые опасные напряжения. Но я уверен: мы сумеем убедить Малыша, что наши цивилизации – это равные партнеры со своими достоинствами и недостатками, и тогда он, как посредник между нами, сможет всю жизнь черпать и с той, и с другой стороны, не опасаясь ни за тех, ни за других. Он будет горд своим исключительным положением, жизнь его будет радостна и полна… – Комов помолчал. – Мы должны, мы обязаны рискнуть. Такого случая больше не будет никогда. Вот моя точка зрения, Леонид Андреевич.

– Понимаю, – сказал Горбовский. – Знаю ваши идеи, ценю их. Знаю, во имя чего вы предлагаете рискнуть. Но согласитесь, риск не должен превышать какого-то предела. Поймите, с самого начала я был на вашей стороне. Я знал, что мы рискуем, мне было страшно, но я все думал: а вдруг обойдется? Какие перспективы, какие возможности!.. И еще я все время думал, что мы всегда успеем отступить. Мне и в голову не приходило, что мальчик окажется таким коммуникабельным, что дело зайдет так далеко уже через двое суток. – Горбовский сделал паузу. – Геннадий, контакта ведь не будет. Пора бить отбой.

– Контакт будет! – сказал Комов.

– Контакта не будет, – мягко, но настойчиво повторил Горбовский. – Вы ведь прекрасно понимаете, Геннадий, что мы имеем дело со свернувшейся цивилизацией. С разумом, замкнутым на себя.