Звезда на одну роль - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 57

– Бросай ты хмыря своего, иди лучше к нам, – не раз подзуживал его Сергеев. – Ведь обрыдло тебе с ним, я по глазам твоим, Вадь, вижу. Ты ж наш, наша кость. Деньги, что ль, держат?

– Не в деньгах дело, – отвечал Кравченко. – Но с ходу такие дела не решают.

– Как раз с ходу и решают, – басил Сергеев. – Таким орлам парить суждено в свободном полете, а не дверцы в лимузинах всякой сволочи открывать. К себе-то в контору не думаешь возвращаться?

– Упаси Бог, – кривился Кравченко. – Уж лучше к вам.

– Учти, Жданович, ну, помнишь его, вернулся. Расплевался с банком своим – мол, гниды вы все там, сволочи и буржуи – и к нам опять. Если надумаешь – только мигни. Старший опер, через год – начальник отдела. С твоим-то опытом, Вадь, слава Богу! А там… Место всегда твое. Денег вот только больших не обещаю.

На этот раз, пока Катя листала в Ирином кабинете уголовное дело, возбужденное по факту разбойного нападения на коммерческий магазин «Ниссан», бывшее в производстве ее подруги, Сергеев увел Вадима в свой кабинет. Туда же, заглянув предварительно к Кате, вскоре прошествовал и Гена Селезнев. Проштудировав дело, Катя решила узнать, что эта троица замышляет. Открыла дверь тихонько и…

– Так, значит, там поворот… – Кравченко глубокомысленно смотрел на наручные часы, затем осведомился у Селезнева: – Ты когда с ним там будешь?

– В семнадцать пятнадцать.

– Рано. Надо попозже.

– Ну давай в шесть. В шесть смеркается уже. Но вообще там мало кто ездит.

– У меня «семерка» синяя.

– Старая, что ль? – удивился Селезнев. – Ага.

– А чего новую не купишь? С такой-то зарплатой иномарку бы застолбил.

– Я не пижон, – важно ответил Кравченко. – Старушка ползает – и ладно. Кокнем – купим другую. А зарплата… Нонешнюю бы зарплату да в прошедшее бы время, эх! Хоть бы на недельку!

– Да мне б на всю жизнь хватило, – ухмыльнулся Сергеев, увидел Катю и сразу как-то неестественно оживился: – Катюш, тут Вадик отъедет на часик-другой. Уж не ругай его. А я, если хочешь, Борисова сейчас из отдела наркотиков к тебе подключу, у него масса историй интересных, даст тебе интервью и…

– Не хочу я никакого Борисова. – Катя с подозрением оглядела притихшую компанию. – Вы о чем тут шепчетесь?

– Да так, плюшками балуемся, – Кравченко потупил синие глазки.

– Я с ним поеду. – Катя села и положила ногу на ногу. – Его одного никуда пускать нельзя, а то вы все в тюрьму загремите за превышение служебных полномочий.

– Ну тогда стенд ап, радость моя. – Кравченко легко поднялся и застегнул куртку. – До встречи, ребята.

– Ты только не очень усердствуй, – предупредил Селезнев напоследок. – Челюсть-то не казенная.

Катя похолодела.

– Что вы задумали? – строго спросила она в машине. – У кого это не казенная челюсть, а?

Кравченко с невинным видом крутил баранку, разворачивался, выезжая на Каменское шоссе.

– Я, кажется, тебя русским языком спрашиваю.

– У Гены, душечка. У Геночки Селезнева.

– То есть? Да в чем дело-то? – встревожилась она.

– Ну, в общем, дела такие. – Кравченко усмехнулся. – Наклевывается тут одна оперативная комбинация. Ничего страшного, даже живописно. Тебе, как будущей звезде криминального романа, может, когда и пригодится. Выступаем каждый строго в своей роли. Ты – в роли бессловесного зрителя, я – в роли благородного отца, а Таратайкин…

– Что еще за Таратайкин?

Кравченко снова взглянул на часы.

– Двадцать минут еще, успеем. Я вот тут на обочине приторможу. Ну ладно, слушай и запоминай.

Три месяца назад, как сообщили мне ребятки из розыска, искали здесь одного гада – подвального сладострастника. Заводил он малюток дошкольного возраста в подвал, обещая показать котеночка, снимал с них трусики, с себя подштанники, а дальше – полный набор из статьи «растление малолетних». Семь случаев здесь таких зафиксировали. И дети все от трех до пяти лет, от старших он, видите ли, не балдел.

Ну наконец вышли сыщики на одного типа – тренер местного оздоровительного клуба при Доме культуры. Застукали его, когда он вел трехлетнюю Катю Звонову (заметь, тезку твою) в подвал. Дворничиха его срисовала. Ну, привезли в отдел, ну, поговорили – молчит, кричит, грозится, ругается: «Я ничего такого не хотел. В чем вы меня подозреваете? Никого я никуда не вел, малюток знать не знаю, и вообще я жаловаться в ООН буду, в Гаагский трибунал…» – и все в этом роде. Ну что ребяткам-операм делать? Не лупить же его такого, а? Закон, закон наш гуманный рукоприкладства не позволяет. И жаль, ох, как жаль!

– Ну и что? А ты-то тут при чем? – Катя насторожилась. – Просто надо сделать опознание. Потерпевшие его опознают, и тогда…

– Опознание они, Катенька, берегут как зеницу ока на крайний случай. Единственный док по делу – тут сплоховать нельзя. Да и «потерпевшие» – от трех до пяти, это тоже учесть надо. Много ли такие крохи наопознают? И потом, за ним не только семь оргий в подвале, за ним больше, гораздо больше. Сашка Сергеев нутром этого слизняка чует. И я ему верю. Если б только он заговорил! Но он молчит, чтоб его разорвало! А чтоб его разболтать, нужен мощный стимул, толчок, так сказать.

– Но ты-то тут при чем? – не выдержала Катя.

– А я и буду этим самым стимулом, Катенька. – Кравченко ухмыльнулся. – Мы сейчас организуем маленький экспромтик под названием «Момент истины». Помнишь, роман еще был с таким названием про армейских разведчиков? Классный роман, жизненный. Так вот, этого Таратайкина Евгения Виссарионовича повезут сейчас из Каменска в Клемово, якобы в больницу «на анализы». Ну, я его на шоссе встречу в роли разъяренного отца одной из девочек. Ну а дальше…

– Вадя, я тебя прошу, я тебя умоляю! – заволновалась Катя. – Это сущая авантюра, это просто…

– Ти-ха-а! – рявкнул он. – Не то высажу, к чертовой бабушке. Сиди, Катенька, и наблюдай. Сейчас будет цирк.

Без десяти шесть они медленно тронулись по пустынному шоссе, свернули на проселок. Катя напряженно глядела в окно. От волнения она забыла про все на свете – и про Колосова, и про его долгожданные новости. Сердце ее в предвкушении «цирка» тревожно екало. Вадька сумасшедший ведь, сорвиголова, от него всего можно ждать, он…

Мартовские сумерки за окном спугнул яркий свет фар встречной машины. Катя узнала «Жигули» каменского розыска. Кравченко вдруг резко крутанул руль вправо и перегородил дорогу. «Жигули», взвизгнув тормозами, съехали в кювет. Вадим выпрыгнул из машины, подскочил к «Жигулям», рванул дверцу.

– Ах вы, менты! От народа его скрываете! Этого выродка от нас увозите тайно, ночью, чтоб не узнал никто!! – гремел он.

– Гражданин, в чем дело? Успокойтесь! – Катя услышала голос Селезнева. – Гражданин, да вы в своем уме?! Что вы делаете?!

Следом раздался чей-то козлиный вопль:

– Пустите меня!

Она увидела, как Кравченко выволок за шкирку из машины коренастого, коротко стриженного мужчину лет сорока, в куртке и спортивных брюках с белыми лампасами. Руки его были скованы наручниками. Она догадалась, что это, видимо, и был развратник Таратайкин.

– Пустите меня! Вы сумасшедший! – кричал он испуганно, извиваясь в руках Кравченко.

– Ах ты…!!! – загремел тот. – Я тебя давно жду, сволочь! Как ты дочку мою в подвале лапал! Забыл? Руки тебе с корнем оборву!

– Я не знаю ничего! – орал Таратайкин.

– Гражданин, вы что себе позволяете? Это самосуд! – Селезнев подскочил к Кравченко и тут же получил от него короткий удар в челюсть, ахнул и шлепнулся в грязь.

– А ты тоже, мент! Эх ты, мент!! Защищаешь такого… такого… – выходил из себя Кравченко. – От народа эту гниду прячете! Его ж на первом же суку вздернуть надо за детей наших, над которыми он издевался! А вы прячете его! Ну ничего, сейчас он у меня подергается на веревке, сейчас он у меня ламбаду спляшет! Вспомнит мою дочку Леночку, вспомнит подвал, вспомнит «котеночка»!

– Отпустите его немедленно! – хрипел Селезнев. – Я… я стрелять буду! Вы не имеете права… – Он пытался встать и снова падал.