Звезда на одну роль - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 50

– Мне хочется кое-что почитать. – Она снова углубилась в книгу. – И подумать.

– Ладно, думайте, шевелите мозгами, мисс. Мне все равно отъехать надо. К отцу заскочить. – Кравченко рывком застегнул «молнию» на кожаной «мотоциклетной» куртке. – Ну, в общем… я тебе позвоню в понедельник насчет этого портного.

– Хорошо. – Она даже не подняла головы. Кравченко покинул ее квартиру, стараясь не хлопать дверью. Он не терпел, когда она предпочитала ему других – даже этого бумажного Бонапарта.

А Катя отдыхала и сердцем, и душой. Когда Кравченко ушел, она достала из книжного шкафа маленький портрет в деревянной рамке и положила его перед собой: «Портрет императора».

Вадька злился, когда она его разглядывала… Да… Одиночество… Одиночество ей просто необходимо. Если иногда не будет полного, абсолютного одиночества, ее жизнь превратится в сущий ад. Она вспомнила строки стихотворения, поразившие ее точностью отражения того душевного состояния, которое порой накатывало на нее вроде бы ниоткуда: «Глазами с Бонапартова портрета уязвлена…» Другие в шестнадцать лет влюбляются в киноактеров, а она… ее вот угораздило влюбиться в императора французов, да так, что… Уязвлена… Вот оно что. Ни у одного мужчины в мире не было таких глаз, как у НЕГО. Ни у одного.

Она тяжко вздохнула: Господи, Господи, Катенька, о чем ты только думаешь. Мечты ведь это все, глупые мечты: роман о Наполеоне, писательница, слава… Все это – воздушные замки на облаках. А в реальности: твоя родная ментовочка, пресс-центр, статейки в газетах – все сплошь кровавики да крутизна, легкомыслие, с которым так удобно воспринимать все трудности жизни, и пустота… Пустота и одиночество. Собственно, что себя-то обманывать? Катя перевернула страницу. Ей ведь все – все равно, кроме одного – этой вот книги, воплощения собственной мечты. А остальное… Вот даже смерть Красильниковой, бедняжки, этот полоумный маньяк… Она ведь даже это воспринимает отстраненно – вроде интересуется, хлопочет, суетится, а в душе-то… Ладно, хватит копаться в настроениях. Все равно это ни к чему. Она положила книгу и встала с дивана.

Итак, он был влюблен в нее (это, между прочим, спорно), а она была влюблена в Наполеона. Сюжет для романа. Впрочем, все дело в том, что Кравченко тоже уязвлен. Как это заметно! Только вот чем, интересно? Ее сегодняшним невниманием к его великолепнейшей персоне? А сам он разве не поступал с ней подобным образом десятки, сотни раз за это время, пока они знают друг друга? Не поступал, нет? Ладно. И это оставим. Чтобы прогнать меланхолию, надо просто разозлиться.

Она взяла с зеркала пилочку и начала полировать ногти. А разозлиться несложно, благо повод есть. Ну, НЕТОПЫРЬ с железным жалом, какое твое настоящее лицо? Кто ты, а? Тот скульптор? Вовочка-удовлетворитель? Хозяин магазина на Кузнецком? Или ты еще нам не известный мистер Игрек? Скорей всего – так оно и есть. Иначе все стало бы слишком просто. В жизни так не бывает. В жизни к любой цели ведет тернистый путь.

Ну и что же ты делаешь сейчас, в это вот воскресенье? Рыщешь в поисках новой жертвы? Или ты уже нашел ее – снова маленькую, нежную блондинку и сейчас измываешься над ней в своем вонючем логове? Тебе нравится смотреть на ее мучения? Тебя привлекает акт смерти?

Она подошла к окну. На улице лил дождь, съедавший последние остатки снега. На подоконнике тикали часы – круглый, черный с золотом циферблат, – Вадька забыл свои. Время шло: тик-так, тик-так… Вперед, вперед. Тик-так…

Часы отсчитывали мгновения не только для Кати. Кравченко, остановивший машину у светофора на Кропоткинской, в этот самый миг тоже смотрел на часы на приборной панели. Но ни он, ни Катя даже и не подозревали, что до странных событий, которые самым серьезным образом повлияют на все приключившееся с ними впоследствии, остаются считанные часы. Тик-так…

А все произошло на следующий день – в понедельник, 10 марта. В 12.00 на Митинском кладбище хоронили Красильникову и Лавровского. Катя, уезжавшая с Гореловым и фотографом в давно запланированную начальством командировку, в подмосковный Троицк, знала, что на похороны никак не успеет. До Троицка было добрых сто километров – два часа езды на машине в один конец.

Кравченко, до обеда дежуривший в своем офисе, отправился на Кузнецкий во второй половине дня. Оставив босса на попечение трех охранников, швейцара и секретарши, он взял его рабочий «БМВ» – синий «металлик», машину, на которой его наниматель ездил исключительно на деловые встречи. То, что он подъедет к «Писку» на иномарке, а не подойдет пешком, было им решено еще при разговоре с Катей, дальнейшее развитие событий он возлагал на волю случая. Славянская Вадькина душа обожала полагаться на авось, и он ей (душе своей) в этом никогда не чинил препятствий.

«Писк моды» располагался в узком, заставленном машинами переулке на пересечении Кузнецкого и Рождественского бульваров. С трудом припарковав машину, Кравченко вальяжно направился к зеркальным дверям, украшенным прихотливой вязью красных неоновых букв «П-И-С-К МО-ДЫ». Он толкнул вращающиеся створки, над головой мелодично звякнул колокольчик.

– Добрый день, чем могу помочь? – Невысокий прилизанный менеджер-приказчик в желтой водолазке тут же выскочил навстречу. Кравченко неторопливо огляделся.

– Я, кажется, ошибся адресом. Женское царство, – кивнул он на вешалки, зеркала.

– Мужского у нас, к сожалению, нет. – Прилизанный в желтой водолазке бросил мимолетный взгляд на английское пальто посетителя и, решив, что покупатель солидный, пригласил: – Приезжайте к нам с НЕЙ.

– Приеду. – Кравченко ответил ему улыбкой. – А могу я видеть Артура?

«Желтая водолазка» на мгновение задумалась.

– Сегодня его нет, но на днях обязательно появится. Ему что-то передать?

– Я бы хотел узнать насчет… ах, черт, как это называется у вас? – Кравченко бросал свой первый пробный камень на совершеннейшее «авось» – куда упадет.

– Насчет очередного ПОКАЗА? Ах, это! – «Водолазка» оживилась. – Заходите в среду, ровно в два. И обязательно с НЕЙ. – Он улыбнулся. – Как раз успеете к началу.

– Спасибо.

«Я попал пальцем в горшок с медом. Вот только какого сорта этот мед… – думал Кравченко, покидая магазин. – Будет показ, словечко найдено. Только вот показ чего и для кого?»

Впереди кто-то коротко просигналил. Он увидел припарковавшийся возле «БМВ» красный «Форд», сигналил его водитель.

– Извините, на секунду можно вас? – Он открыл дверцу и высунулся из машины – мышиного типа блондинчик, весь какой-то серый, словно подернутый пеплом, в серой замшевой куртке и зеленом шелковом кашне. Красный «Форд» был для него слишком ярким. – Извините, вы не сын Василия Васильевича Чугунова? – спросил он, мягко улыбаясь.

Василий Чугунов – так звали кравченковского босса, которого сам он никогда не называл иначе как Чучело.

– Это ведь его машина, да? – осведомился блондин.

– Я начальник его личной охраны, – ответил Кравченко с достоинством.

– Ах вот оно что… я, видите ли, знаком с ним. Мимолетно. Машину эту помню, в одном салоне покупали. Моя фамилия Арсеньев. – Рад. – Кравченко хотел было сесть за руль. – Я вам место парковки сейчас освобожу.

– Да не беспокойтесь, я просто мимо проезжал. А вы, я видел, из этого магазина выходили…

– Я ошибся дверью.

– Я так и думал – вряд ли такого человека, как вы, могло заинтересовать тамошнее барахло. – Блондин Арсеньев тихонько захихикал.

Кравченко изумленно воззрился на собеседника. Чем-то он ему сразу не понравился – слишком мягкая улыбка, слишком настойчивый взгляд – липкий какой-то.

– Вы спортом, наверное, занимаетесь…

– Что? – Кравченко нахмурился.

– У вас дивные плечи…

Он все уже понял.

– Отвали.

– Грубость тебе к лицу.

Кравченко сел за руль, с силой захлопнул дверь. Арсеньев быстро наклонился, а затем высунулся из машины, чуть не выпав из салона на тротуар. В руке его была… белая лилия.