Все оттенки черного - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 18

– Много их налетело. Надо бы дверь завесить… раньше продавались такие вьетнамские шторки из бамбука. Шуршали на ветру очень приятно. Не бойтесь, милая, это хрупкие создания. – Она дотронулась до Катиной руки чуть повыше запястья, словно дружески ободряя. – Они живут один день. Завтра от них не останется и следа. И они совершенно безвредны.

– К столу, к столу, – Александра Модестовна внесла на черном подносе сразу несколько небольших пузатых глиняных чайников, – чем богаты…

Чай в них оказался разным: травяным, фруктовым, зеленым китайским с добавками, липовым – и еще бог знает каких сортов. Всего чайников было семь. Кате по ее просьбе налили чая с вишневым листом. Мужчина, сидевший напротив, весь вечер пил чай с мятой. Нина пила зеленый. Какой же чай, из каких именно чайников пили остальные (хотя впоследствии именно эта деталь настойчиво интересовала Колосова), она там, за столом, не запомнила.

Это было обычное шумное застолье. Разносолов особых не было, но, помимо чая, появилось и спиртное – а как же в компании, где больше половины – мужчины, без него? Бутылка хорошего армянского коньяка, какой-то импортный ликер и фляжка в полиэтиленовой красивой оплетке – Катя не видела, что это точно было, – скорей всего виски, судя по бутылке. Одно она могла подтвердить точно: никто из женщин за столом спиртного не пил – только травяной чай. К рюмкам весьма активно прикладывались из всей компании трое мужчин: Константин Сорокин, какой-то плотного сложения парень с подбритым затылком, одетый в фирменную байковую толстовку. Катя поняла из общей беседы, что это родственник Александры Модестовны, да к тому же ее тезка: его звали за столом кто Шура, кто Саша, и…

Именно этот удивительный человек на весь оставшийся вечер приковал ее внимание. Катя поражалась: надо же, ведь поначалу она его даже не заметила! Его! О встрече с которым не раз, наверное, впоследствии будет рассказывать и на работе, и дома.

Это был Олег Смирнов. Первый фильм с его участием Катя видела в шесть лет. Фильм был красивый, романтический, со стрельбой и приключениями, про гражданскую войну, про белых и красных в духе «неуловимых». Катя-малышка переживала за героев аж до слез. Прямо руки чесались выстрелом из рогатки, отнятой у друга детства Сережки Мещерского, помочь главному герою (Олегу Смирнову), когда он мчался по степи, да на тачанке с пулеметом, да кони его гнедые были подобны огненному чуду…

И впоследствии Олег Смирнов частенько позволял любоваться собой с экрана. Он снимался со всеми известными актерами, у самых знаменитых режиссеров. Он и сам был знаменит и популярен. А еще молод, пластичен, обаятелен, талантлив. И это было вроде бы совсем недавно, возможно, не далее как вчера, но…

Сейчас напротив Кати сидел грузный, тронутый сединой шестидесятилетний мужчина с еще красивым, но усталым, словно бы измятым жизнью лицом. Он старался держаться бодро, что называется, молодцом. Но это была уже тень тени того, что когда-то было. Кате стало грустно.

Об Олеге Смирнове (хотя там, за столом, она так и не осмелилась заговорить с ним) она, порывшись в памяти, извлекла массу сведений. В последнее время, когда кинематограф наш почти умер (как печально выражался Кравченко, любивший «киношку», – «склеил ласты»), Смирнов много и весьма плодотворно работал в театре. Он покинул МХАТ, организовав собственный коммерческий театр. Назывался тот весьма претенциозно «Табакерка грез». В этой «Табакерке», как осторожно замечала газета «Культура», «царил дух новаторства». Там ставили весьма рискованные и эпатирующие эксперименты, в том числе и с классикой.

Желтая пресса порой взахлеб писала об откровенно сексуально-скандальном характере некоторых постановок Смирнова. Он одним из первых обратился к «Жюстине» маркиза де Сада. Затем прочное место в репертуаре «Табакерки» заняли «Сто дней Содома», «Тихие дни в Виши». Он ставил и «Лолиту», но потерпел неудачу.

В спектаклях этого театра, по выражению ценителей, царил «оргиастический дух абсолютной свободы и раскрепощения плоти». Смирнов каждый раз показывал что-нибудь «остренькое»: женский и мужской стриптиз, акробатические трюки в постели, исполнение мужских ролей – женщинами, а женских – раскрашенными мальчиками. Он увлекался античностью. Его «Вакханки», поставленные очень откровенно, кроваво и брутально, всколыхнули Париж, когда «Табакерка» ездила туда на гастроли. Однако…

В Москве, в отличие от Парижа, к «Табакерке» было несколько иное отношение. Сейчас, сидя за одним столом с этим человеком, Катя размышляла о том, что же это за существо такое – актер, ставший театральным режиссером? Смирнов, запечатленный камерой в вихре гражданской войны, в комиссарской тужурке, лихо косящий с мчащейся тачанки пулеметным огнем махновцев, был тем же самым человеком, тем же самым исполнителем, что выходил на сцену в «Жюстине», где он, напудренный и накрашенный, в аллонжевом парике и кружевах, играл брутального извращенца, сладостно и жестоко наказывавшего плетью голозадых, жеманных пастушек и пастушков на пасторальной лужайке.

«Какие причудливые зигзаги творческой биографии, – насмешливо думала Катя. – Или все эти эротические причуды от возраста? Впрочем, а чем сейчас еще привлечешь внимание публики, вызовешь ажиотаж, сделаешь деньги, наконец, как не скандалом? А когда и маньяки-извращенцы публике наскучат, он возьмет да и снова поставит „Оптимистическую трагедию“».

Из газет она знала, что Смирнов год назад женился на молодой актрисе своего театра. Это, как писали газеты, была «самая шумная московская свадьба докризисного периода». У них родился ребенок. Неравные браки были по-прежнему в большой моде. Катя сожалела, что у Чебукиани Смирнов появился один. Ей бы очень хотелось взглянуть и на его жену.

С Александрой Модестовной – и это было ясно с первого взгляда – Смирнова связывала старинная дружба. Он был явно свой человек в ее доме, хорошо знал ее мужа. Имя Георгия Чебукиани – «Гоги», как называл его Смирнов, то и дело упоминалось за столом: «А помните, какой Гога предложил тост на открытии…»; «Гога никогда не взялся бы за тот госзаказ, если бы не звонок Фурцевой в мастерскую…»; «Гога любил айву, помните, как мы в Гаграх…»