В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 76

О СВИДАНИИ БЛИЗНЕЦОВ УЗНАЛА И КАТЯ. ОНА ДАЖЕ И НЕ ПРЕДПОЛАГАЛА, ЧТО ЭТО ВСЕ СНОВА КОСНЕТСЯ ЕЕ. И КОСНЕТСЯ ВОТ ТАК…

Она сидела на работе – вернулась с брифинга, посвященного вечным, набившим оскомину проблемам вневедомственной охраны. Коллеги передали, что ей несколько раз звонил мужчина. Катя подумала: наверняка Мещерский. Сережка после задержания Базарова был в тревожном недоумении. Через своих родственников и родственников семьи Кравченко он знал, как восприняли этот демарш в кругу, где вращались Базаровы, – как «произвол и надругательство над известной семьей, где и так столько горя»… По просьбе родных и знакомых Мещерский буквально оборвал телефон Колосова. Они встретились, и Никита показал приятелю пленку задержания, а также кое-какие снимки с места убийства Гранта и Яковенко.

Незнакомец снова позвонил без четверти шесть – Катя уже собиралась домой. Она хотела крикнуть в трубку привычное: «Сереженька!», как вдруг узнала голос:

– Катя, я хочу вас видеть. Я у Зоомузея, рядом. У меня машина. – Это был Дмитрий. Ни «здравствуй», ни «привет» – «хочу видеть» звучало как приказ. Катя подчинилась. Близнецу она была многим обязана. Надо уметь быть благодарной, не задавая лишних вопросов.

Дмитрий выглядел из рук вон плохо, и Кате стало его мучительно жаль. Великая сушь в глазах – помнится, Булгаков писал так в своей «Белой гвардии». Катя не понимала аллегории, хотя она ей всегда и нравилась. Теперь, увидев глаза Дмитрия, она поняла – и верно, ВЕЛИКАЯ СУШЬ…

Он завез ее в бар у метро «Театральная», напротив бывшего Дома союзов. Бар был дорогим и еще полупустым, все веселье, видимо, начиналось с восьми. Дмитрий заказал первое, что попало под руку, оказалось – текилу. Даже не поинтересовался: хочет Катя пить это кактусовое пойло – нет ли…

Она видела его руки: сильные кисти, набухшие узловатые вены. Браслет золотых часов на широком запястье.

– Кать, я его сегодня видел там, у вас… у них… – Дмитрий взял бокал, сжал, поставил, не отпив ни глотка. – Этот тип из Раздольска, Колосов, что ли, его фамилия, – дал нам со Степкой свидание. Предложил мне… предложил склонить его признаться. Мол, дело сразу ускорится, его в больницу переведут, лечить будут.

Катя выжидательно безмолвствовала: понимала, что Дмитрий хочет говорить сам.

– И я попытался, Кать. Честно попытался.

– Вы спросили у него, где Лиза?

– Да. Умолял сказать. А он сказал, что я… я дерьмо, – Дмитрий смотрел на свои щегольские начищенные ботинки. – Он не хочет говорить даже мне.

– А вы надеялись, что он скажет все?

Дмитрий кивнул.

– Кать, это все как мышиная возня… Бардак полнейший. Я никогда не думал, что уголовное дело начинается и идет вот так беспощадно, как молотилка, хотя сам юрист и… Только попади. Он же болен, Катя, они же знают, чем он болен, зачем же они все это с ним делают?

Такой наивный вопрос в устах этого деляги-яппи был столь странен и жалок, что… У Кати снова сердце сжалось. Что ему ответить кроме:

– Дима, от вас теперь мало что зависит.

– От меня? – Дмитрий как-то странно на нее смотрел. – От меня… Да уж.

Что-то появилось в его взгляде иное. Катя вдруг почувствовала, что ей стало тревожно.

– Я совсем один, – сказал Дмитрий. – Как пес. Никого рядом. Никогда не думал, что это так будет… Не страшно, а… Я вообще мало чего на этом свете боюсь, Катя, а противно, тошно.

Она почувствовала его тяжелую, горячую руку на своей руке. Он толчком отодвинул полный стакан.

– Поедем сейчас ко мне, – интонация у него не поймешь – просьба, приказ. – Я совсем один. Я не могу. Поедем, Кать, а?

Ей вспомнилось Лизино многозначительное предупреждение: «Завезет к себе на квартиру, напоит и…»

– Или братец маньяка нас уже не устраивает? Так, что ли? – Он смотрел на нее чуть ли не с презрением. Губы его кривились. Только презрение было вымученным, напускным, а под ним в глубине глаз, измученных тревогой и болью, извечная мужская мольба «пожалеть, войти в положение».

– Дима, я не заслужила таких слов от тебя.

– Ты же сама сказала тогда ночью: у нас будет время. Ну? На колени вставать? Так ведь я не встану, Катя.

«Ты» в его устах после всех настойчиво-церемонных «вы», было похоже на «ты» его брата, там, в Раздольске, в джипе, в школе…

– Дима, я не могу. ВОТ ТАК я не могу.

– Вадька никогда не узнает. И клянусь… если что-то не так у нас с тобой будет, если плохо, я… я никогда больше, Катя, ни одним словом… Пожалуйста. Я просто не могу быть один. Я с ума сойду!

– Но это не лекарство от одиночества.

– Да брось ты! Лекарство, и ты сама это отлично знаешь. Пилюля сладкая.

– Это невозможно.

– Для меня невозможного нет! – Но он все же убрал руку. – Значит, все мои слова, просьбы для тебя… ничего не значат?

Катя поднялась. Когда тебя вот так шантажируют, то…

– Мне пора идти.

Он выпрямился. Кате очень трудно было выдержать его взгляд.

– Не надо меня провожать, Дима. Тут метро, я прекрасно сама доеду. – Она сдернула со столика сумочку.

Дмитрий и ухом не повел. Уплатил бармену. По тому, как он держал в руках бумажник, было видно – с деньгами он умеет обращаться и счет им знает. В машине они молчали. Дмитрий включил магнитолу на полную громкость: снова Игги Поп – «Пассажир». Когда они останавливались у светофоров, окружающим могло показаться, что им чертовски весело – так гремела музыка.

У ее дома он нажал кнопку, открыв дверь машины. Катя, однако, медлила выходить: этот парень сейчас в таком состоянии, что… Но утешить его так, как ему хотелось, она не могла. Ей вдруг пришла в голову ужасная мысль, а что было бы, если бы на его месте оказался Степан? Но и расставаться так враждебно тоже было невозможно! Достаточно угрызений совести от той последней встречи с Лизой.

– Дима, милый мой, послушай меня, – Катя попыталась сама взять его руку, но он не шевельнулся. – Я к тебе очень хорошо отношусь, и, наверное, в другой бы ситуации я… мы… Ты столько для меня сделал, ты сам не понимаешь, что для женщины значит такой вот поступок, но… Но я не могу так. Сейчас, после всего, что с нами произошло, не могу. Неужели ты не понимаешь?!

Она чувствовала, что роняет себя в его глазах. И черт с ней, с этой гордыней! Она просто обязана сказать ему! Прав ведь Никита тысячу раз: из-за глупого снобизма, гордыни, недоверчивости, предрассудков, наконец, люди совершенно разучились говорить друг с другом о самом главном!

Он достал сигарету из «бардачка», щелкнул зажигалкой. Кате вдруг вспомнилось, что в самую их первую встречу на Ваганькове он сравнил солнце с пауком…

– Димочка!

Он резко обернулся: у женщин ведь семь пятниц на неделе. Оттолкнут сначала, а потом…

Катя протягивала ему «блюблокерсы». Они так и лежали на дне ее сумочки все это время. Он молча забрал их у нее. Потом машина его развернулась и медленно поехала в сторону Крымского моста. Кате показалось, что ему сейчас все равно куда ехать, лишь бы не одному. А у Парка Горького всегда можно снять на ночь дешевую уличную проститутку.