В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 64

Потом она несколько раз прокручивала эту сцену с Лизой, вспоминала, сожалея, так сожалея о многом. И лишь на главный вопрос не могла себе ответить: как получилось, что Лизе она рассказала все так легко?

– Почему ты мне сразу не сказала, что Степка тебе нравится? – спросила Гинерозова.

– Да я сама не понимала этого… Просто… Точнее, понимала, но… Да он мне и не нравился… а скорее наоборот. Это как наваждение. Да и не это сейчас главное, между нами ничего не произошло, но… Лиза, он вел себя просто дико, как животное! И Димка при мне назвал его сумасшедшим. Я его смертельно, смертельно испугалась. В нем чувствовалось что-то ненормальное, звериное, он точно с цепи сорвался. – Катя искала слова и не находила: беден наш язык все же. – Если бы только ты видела, как он бил цыганку, с каким наслаждением это делал…

– Однажды у Киевского вокзала я нечто подобное уже видела, – сухо заметила Лиза. – Там в скверике цыганский табор расположился. Приехал ваш ОМОН, тоже, кстати, качки в камуфляже. И там тоже били цыган, которые никак не желали садиться в омоновский автобус. Только не ногами, Катенька, а резиновой дубинкой.

– Это не наши, Лиза.

– А, какая разница! Я это к тому, что все они – мужики. Этим все сказано. А мужчина порой – не поймешь, то ли принц, то ли скот или то и другое в одном лице. Инстинкты основные… – Лиза криво усмехнулась, потом, воровато оглянувшись на дверь, быстро расстегнула пуговицы платья и оголила плечи и спину. Матовая кожа ее была сплошь покрыта багрово-желтыми кровоподтеками. А вдоль позвоночника шли три глубокие заживающие царапины.

– Смотри, смотри, Катька. А ты думаешь, мы их, мужиков, лучше? Наивная деточка! Они скоты, а мы… мы тряпки, – Лиза запахнула платье. Выпрямилась, ноздри ее раздувались. – В их руках мы просто тряпки. Каждый раз после таких вот гостинцев его я на стенку лезла, видеть его не хотела. Слово себе давала: все, баста. Гори огнем, больше на порог не пущу. А позвонит, прощение попросит, приедет, на колени бухнется, и… Степка со мной все что угодно может сделать. Воск я в его руках. И он это отлично знает. Давно это понял, прежде чем я и его, и себя, тряпку, раскусила. И тебя бы он подчинил, если бы только захотел, то… Потому что, Катька, у него дар такой от бога: подчинять себе людей. А уж баб…

– За что он тебя так бьет, Лиза? Что ты ему сделала?

– А за что он тебя треснул? Ах, если бы знать нашего принца… Вроде так нас любят наши мальчики из хороших семей, наши королевичи… Я тебе все насчет нашей свадьбы внушала. Ты, наверное, подумала: я по расчету с ним, втереться в семью хочу. И поэтому все это терплю от него. Ведь подумала – по глазам же вижу! Я так тоже сначала про себя думала, Катька. На теплоходе и потом, когда мы уже вместе жить стали… А потом враз однажды поняла. Даже если бы он был нищим, голым, без всего, даже если бы семья была хуже некуда, пьяницы подзаборные, ВСЕ РАВНО бы я терпела, понимаешь? Я без Степки не могу жить. Обходиться не могу. И буду все сносить, потому что… нет, ты все равно не поймешь. Это вот результат наших с ним последних упражнений в свободной любви. Вчера еще зарекалась: ни за что больше, никогда. А сегодня он позвонил и…

– Степан тебе звонил? Откуда? Что он сказал?

– Что, если я не вернусь, он умрет.

Катя недоверчиво закусила губу: как мелодраматично, словно в мексиканском сериале. Но на Лизку это, наверное, действует, вон она даже побелела вся. Однако сарказма не получалось ни на словах, ни в мыслях. Напротив, сердце снова сжалось в груди: а вдруг у него и вправду склонность к суициду? Он же ненормальный… Ведь ей и сам Степан о какой-то жертве все твердил…

– Откуда он тебе звонил? – повторила она.

– Я не знаю. Он мне ничего о себе не говорит. Даже когда мы в постели, тогда ему вообще не до слов. – Лиза снова зло усмехнулась.

– Чем он болен, Лиза?

– Я же тебе говорила: у него был трихинеллез. Потом осложнения.

– Но Димка его сумасшедшим назвал!

– А разве тебе он нормальным показался?

– Он обращался к психиатру?

– Это Димка хочет заставить его, чтобы он пошел к психиатру.

– Почему?

– Почему? Да потому что… – Лиза медленно подняла на Катю глаза, в них было такое выражение, как у собаки, когда ей не дают сахар, а она уже устала хвостом вилять. – Разве ночью, когда вы были с ним вместе, он не говорил тебе, что он… медведь?

– Кто? – Катя вздрогнула.

– Это что-то вроде навязчивой идеи у него. Когда мы только познакомились, он мне рассказывал, что в детстве бабка им с Димкой постоянно «Локиса» читала. Для этой карги Анны Павловны фильм ее далекой молодости, эта чертова «Медвежья свадьба», тоже был чем-то вроде наваждения. Она, по-моему, в Завадского была влюблена… Ты ж сама видела, сколько на даче старых фото, это все мансуровское приданое, она привезла, когда уже за Базарова замуж вышла. Сыновьям его она мачехой была, а вот для внуков, как Степка рассказывал, самой любящей бабкой, ну пока маразм ее окончательно не дошиб. Учила все их уму-разуму, просвещала насчет искусства, кино и французской литературы. Ты же знаешь, какие мальчишки впечатлительные. Степка говорил, что в детстве ему часто один и тот же сон снился: огромный медведь тащит женщину в чащу. А та в белом платье, шлейф за колючки, за ветки цепляется, ткань рвется… Он сказал, что та женщина – я. Он как меня увидел – понял. Я сначала значения не придала. А потом однажды, – Лиза сглотнула, – он привез меня на дачу в Уваровку, и там… там эта шкура на полу, ты видела… Труха, моль, старье. А Степка… Я его таким еще никогда не видела, Катька! Он взял меня прямо на этой шкуре, было такое счастье – думала, умру… А потом он надел медвежью шкуру на себя и… Я смеялась. Тогда еще я над этим смеялась, медведем его называла… Потом мы частенько туда ездили, потом даже жили там несколько месяцев. И мне все эти выкрутасы игрой казались. Мало ли какие фантазии у человека? Даже пикантно, необычно… А потом была та проклятая охота, Степка заболел.

Когда вышел из больницы, я стала замечать: взгляд какой-то другой. Он стал по-иному на меня смотреть! Потом это странное косоглазие, у него ведь прежде все нормально было с глазами. Как-то он привез меня на дачу, и… снова эта чертова шкура… Это был другой человек. В ней – и другой, понимаешь? Стал обращаться со мной… стал принуждать меня, словом… Я не ханжа и не святая, знаешь ли. Но есть вещи… Анальным сексом пусть гомики занимаются. Он же, когда я начала сопротивляться, начал меня бить. Силу, конечно, соизмерял, но… Словно медведю нравилось меня мучить. Я заорала, заплакала, а он изнасиловал меня, как… как шлюху и… Потом вроде опомнился. Ноги мне целовал, прощения просил, и я… Он же умеет уговаривать!

– Я знаю, Лиза.

– Ничего ты не знаешь! И я… короче – я тряпка. Да что там, – Лиза снова зло стерла слезы, капающие из ее накрашенных глаз. – Если б ты только, Катька, знала, какой он. Когда он в себе – ни один мужик с ним не сравнится. У меня не очень-то их много до него было, но… Тряпка! Скажут тряпке: «Люблю, жить не могу», поманят пальцем, и стелется тряпка к ногам… Я думала, может, он со мной стал так обращаться, потому что я – никто, любовница на час. Потому-то и замуж так захотела. А потом до меня вдруг дошло, отчего он сам предложил жениться на мне. Да потому что… иная послала бы его подальше, не позволила бы с собой медвежьи свадьбы играть, а я – всегда пожалуйста. Даже не позволить уже не могу. Удобно, знаешь ли, такую жену иметь – проститутке платить не надо, они за извращения втридорога берут.

– Лиза, не надо, прошу тебя, – взмолилась Катя.

– Ты всей правды хотела, Катька! Думаешь, мне больно об этом говорить? Нет. Ни капли. «Медведь тащит женщину!» «О чем умолчал Мериме!» Степка меня тысячу раз заставлял ему повторять, как я хочу этого чертова медведя, как люблю, какой у него длины… К извращениям, если ты тряпка, да еще испорченная, быстро привыкаешь. Это как наркотик. Не побои, конечно, а сам процесс игры, спектакля, возбуждать начинает… Степка бесится, только если ему противоречили, не желали делать то, чего он хочет, и так, как он хочет. А если ты ему покорна, он… он мужик дай боже, после него иного не захочешь никогда, – Лиза взяла Катю за руку, отодвинула рукав, посмотрела синяки, усмехнулась. – Ты бы и это потом позабыла, Катька. Да если бы хоть раз его испытала, то… Думаешь, ты сильная? Я – тряпка, а ты – сильная, гордая. Врешь ты самой себе. Ты тоже тряпка. Все красивые – тряпки, если на их пути попадется мужчина, который даст им это почувствовать. Это только дурнушкам их сила воли на всю жизнь остается. Потому что никто на них не претендует.