В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 60

– Вот видишь, – прошептал он, – как у нас все славно может получиться… Сейчас приедем – туфельки с тебя сниму, как раб с принцессы… Ноги буду целовать. На руках носить. Ты только не спорь со мной… Лизка всегда мной довольна бывает потом, хоть и скандалит так же вот сначала… Не подчиняется… Дуреха, не понимает… Как я ее любить хочу, как люблю… Раньше все ночи не спал, лежал, смотрел, как она хороша… когда делает все как надо, не спорит, подчиняется… Извращенцем меня не называет, жалеет, – он уткнулся лицом Кате в грудь. – Грязный я, да? Это сажа, ничего, отмою сейчас… Запачкаю тебя… Ну, не бойся. – Он крепко обнял ее, целуя туда, куда прежде бил ребром ладони в шею. – Боль причинил? Ну, прости…

– Степа, пожалуйста… не надо… ради бога не надо. Это нечестно так поступать… Это же ужасно просто, – Катя закрыла глаза. Он не держал ее, а она уже не вырывалась. Чувствовала себя гусеницей, которую вот-вот должны перекусить пополам его зубы.

Джип миновал кирпичный развалившийся забор. В свете фар мелькнул темный фасад бывшей базы отдыха. Степан выпрыгнул из машины. Бережно высадил Катю. Она не вырывалась из его объятий.

– Ночь сегодня сумасшедшая. – Он запрокинул голову. – Темная, безлунная… Как в медвежьей берлоге… Ты дрожишь вся. Тебе холодно? – Катя вздрогнула: эту же самую фразу, с этими же интонациями говорил ей его брат в ночь смерти их отца. «Его же хоронили сегодня, как же он может вот так сейчас…»

– Не от холода, от страха… Я тебя напугал? – Базаров легонько подтолкнул ее вперед.

– Кто… – Катя набрала в легкие побольше воздуха, она почему-то задыхалась. – Кто тебе… кто ты такой… чтобы мне тебя бояться…

Он смотрел на нее, снова слабо улыбаясь, словно в раздумье, словно она болтала бог весть какую чушь, а он снисходил…

– Когда люди что-то очень хотят, нужно это делать, – сказал он, – иди ко мне, ну! – Он рывком приподнял Катю, сомкнул руки замком, чтобы она плотно сидела на его бедрах. Понес в темный гулкий пустой корпус. Посадил на пыльный подоконник, сбросил с себя куртку, расстегнул до конца «молнию» на джинсах. Потом притянул Катю к себе и… резким движением рванул на ней кофточку. Пластиковые пуговицы запрыгали по кафельному полу. Ей казалось, что они грохотали как камнепад, горная лавина, как…

– Нет! – закричала Катя, отталкивая его. – Нет! Никогда! Ни за что, нет!

– Да! – Он наотмашь ударил ее по щеке. – Я сказал тебе – да! Да! Да!!

Он бросил ее на пол, перевернул, поставил на колени, рывком за волосы пригнул ее голову к самому полу. Катя услышала треск ткани – юбка разорвалась по шву.

И тут… она почувствовала, как какая-то сила оттащила от нее Базарова. Послышался глухой удар, яростное ругательство. Степан отлетел в угол, ударившись затылком о потрескавшуюся от сырости пластиковую панель, которыми были обиты стены корпуса. А Кате сверху кто-то протянул руку. Она уцепилась за нее как утопающий в проруби. Ее легко подняли и…

Она увидела перед собой Дмитрия. Близнец был в начищенных до блеска ботинках, белейшей сорочке, рукава которой были закатаны, и даже при галстуке, который, правда, съехал набок, но все равно это было так картинно-нелепо, что… Катя подумала, что ее тошнит, а это оказался смех, истерический, идиотский…

– Тихо, Катя, тихо, ну успокойтесь же, – Дмитрий поддержал ее. – Все кончилось. Я здесь. Он… Степка больше тебя не тронет. Ни сейчас, ни потом – никогда. Он ненормальный. Он свихнулся… Ты свихнулся! – загремел он грозно. – Ты что вытворяешь?! Катя, идите… иди же, там у меня машина, мы сейчас тут сами должны с ним… Я с ним сам, со скотом таким, сейчас…

Она не различала смысла его слов – только гул. Судорожно запахнула кофточку на груди.

– Он сумасшедший, Катя, – повторил Дмитрий. – Он болен… Очень, очень болен. Не бойся, все закончилось, я вам не…

Яростный вопль прервал его речь. Степан орал так, как орут буйнопомешанные, когда на них напяливают смирительную рубашку. Он с размаху шарахнул кулаком по стене, потом еще раз, еще – пластиковая панель лопнула.

– Ты меня ударил! – выл он. И в этом реве было что-то дико-непристойное, жуткое, немужское. – Меня! Из-за этой суки… Меня, который сто раз готов за тебя сдохнуть! Меня, своего брата, которому сам сто раз клялся, что никто никогда между нами не встанет… Меня ударил… Из-за этой твари меня бить, Димка, это же… из-за этой…

Ругательства смешивались с истерическими всхлипами.

Взрыв бешеного отчаяния был так внезапен, так не вязался с прежним его поведением, тоном, что Катя не могла не поразиться до глубины души: этот странный перепад настроения… Минуту назад он едва не изнасиловал ее, а сейчас выл, извиваясь в конвульсиях на полу… Все это напоминало дурной театр, когда неумелый актер играет безумного, «рвет страсть в клочки»…

– Меня бить… На меня поднял руку из-за шлюхи, которую сам же хотел вот так разложи…

– Замолчи! – заорал Дмитрий. – Взгляни на себя, ты, идиот! Псих! Сумасшедший придурок! Ты нас всех погубишь! И такого брата мне… Да какой ты мне брат, ненормальный, кретин?!

Катя поняла: произошло что-то страшное. Для обоих близнецов. Она ощутила это, как мошка ощущает атмосферное давление, что гнетет ее к земле. Степан затих, привстал, лицо его исказила судорога. Внезапно он сделал какое-то резкое движение, словно наткнувшись со всего размаху на что-то острое, вонзившееся в его тело, пытался вырвать это из себя и… впился зубами себе в запястье, прокусив руку до крови.

Дмитрий резко оттолкнул Катю, бегом ринулся к брату, рухнул на колени.

– Я… я не хотел, Степ… Прости меня… Сам не знаю, как это… Сорвалось, крикнул со зла, прости. Успокойся. Это приступ. Ничего… Мы все сегодня столько пережили, такое пережили… Папы больше нет с нами. Теперь только ты и я, слышь, Степ… Брат мой… Завтра на кладбище вместе съездим – посмотришь, как я там все сделал… Тихо, ну тихо же… Дай руку. Отпусти. Поранился, я сейчас завяжу, – Дмитрий сорвал с шеи галстук, кое-как замотал им Степану запястье, из которого текла кровь. – Я люблю тебя, ты же знаешь, что бы с нами ни случилось, я всегда буду с тобой… И никто, никто никогда между нами не встанет. Никто, слышишь?

– Пусть она уйдет, – Степан попытался подняться. – Пусть убирается отсюда эта стерва!

– Катя, идите! – И, видя, что она не трогается с места, Дмитрий надсадно, истерически крикнул: – Да убирайся же ты отсюда! Сколько раз можно повторять!

Она ждала его в машине минут сорок. Хотела идти пешком – ноги не слушались. Да и куда было идти по ночной лесной дороге? Территория школы была безлюдной и темной. Видно, в эту ночь после налета на цыган никто из учеников, опасаясь возможных осложнений с милицией, возвращаться сюда не собирался. А может, приснилось это все? Школа, ученики, костры над рекой, цыганский праздник, тот цыганский оборотень – дурачок, юродивый… Катя смотрела на свои руки – они дрожали. На правом запястье были сине-багровые отпечатки пальцев.

Дмитрий пришел один. Сел за руль, сгорбился, спрятав лицо в стиснутые кулаки.

– Ваш брат – настоящий маньяк, Дима, – глухо произнесла Катя.

– Он мой брат.

– Он сотворил с этой своей бандой сегодня такое… Цыгане его действительно теперь надолго запомнят. И он не фашист, я ошиблась. Он просто маньяк. Одержимый.

– Он мой брат, Катя, – повторил Дмитрий.

– Тут в окрестных лесах, на даче уже убили двоих. Здоровых молодых мужчин. Слухи и до вас уже дошли, говорили, помню. Им шею обоим сломали. А только сегодня ваш брат обещал то же самое сделать и Вадьке, когда тот вернется. Меня ударил тоже в шею, – Катя дотронулась до больного места, – Степан…

– Он же болен, Катя! Вы даже представить себе не можете, как это серьезно. Он сейчас за свои слова и поступки не отвечает, поймите вы! Смерть отца все, все усугубила… Катя, ведь он даже на похоронахсегодня не был!

– Не был на похоронах отца?!

Дмитрий горестно покачал головой.

– Я его ждал. Но он так и не приехал, я думал, что случилось… Серега мне сказал, что вы… ты, Катя, в наши края двинулась. Я сюда в это их чертово логово прямо из ресторана с поминок приехал. Разогнал тут каких-то его придурков. Говорить мне сначала, сукины дети, не хотели, где Степка, пришлось мозги вправлять. Рванул к цыганам – батюшки, а там – пожарные машины, «Скорая», бабы орут, сопляки эти черномазые визжат. Опоздал, в общем. И с вами разминулся, – Дмитрий не смотрел ей в глаза. – Катя, простите нас: меня, его. Степка себя не помнит сейчас. Это не он, это все болезнь, понимаете? Понимаешь ты? Он же не такой… Только я один знаю, каким он был до той проклятой охоты, до больницы… Катя, это все бред, что вы про него думаете, в чем подозреваете… Клянусь вам, он не может никого убить. Ради бога, не губите нас, его, не говорите своим, что произошло. Прошу тебя – не говори этим своим золотопогонникам, они же как псы, им бы лишь человека схватить, а что он не в себе… Катя, я его утром к врачу отвезу, может быть, удастся его на время в больницу поместить!