В моей руке – гибель - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 57

– А, чокнутый он.

– Сам-ма-шет-ший, – по слогам старательно выговорил мальчишка. – Я его раз обзывал, так он мне чуть глаз не выбил. Орал, что сердце вырвет. Потом бабка его заговорила, отошел. Сейчас тихий, только слюни пускает.

Мистико-романтическое Катино настроение как-то разом померкло. Вот тебе на – слюни, не слишком романтично.

В цыганском поселке жизнь била ключом. Столько цыган сразу Кате видеть еще не приходилось. Особенно ее поразили мужчины – самого разного возраста, от безусых подростков, до седых стариков, разодетые в яркие турецкие рубашки, некоторые щеголяли даже в гипюровых кружевных самых легкомысленных расцветок от розового до апельсинового. Ворота всех домов были настежь распахнуты. Улица забита машинами. Среди взрослых с гиканьем, свистом и хохотом носились ватаги цыганят. Совсем крохотные карапузы ездили на мини-карах. Катю уже не удивляло наличие у детей таких дорогих игрушек. Цыгане, хоть и рядятся порой в лохмотья и клянчат милостыню, люди далеко не бедные. Насчет милостыни и «мы люди неместные» она все же не удержалась, спросила Георгия.

– А, это купленные работают, – ответил он равнодушно.

– Как это купленные?

– Ну, если семья большая, кого-то из детей могут продать в работу, в артель. Артель покупает подаяние просить. Вот они и шуруют в поездах.

– Но это же как работорговля, Георгий! – заметила Катя.

– А так с голода помрут. У иной матери десять-тринадцать детей. Куда их девать? – Он повел Катю в дом показать матери, доставил, дескать.

В доме было натуральное столпотворение. Кстати, среди снующих туда-сюда цыган Катя увидела нескольких девиц и мальчишек совершенно славянского типа – русых, белолицых. Георгий пояснил, что это гулевые: дети, «нагулянные» матерями-цыганками от русских, украинских и других самых разных отцов. «Тоже наши цыгане, только белые», – пояснил он.

В доме пахло жареным мясом, перцем, луком, мятой и еще какими-то терпкими пряностями. Катя широко раскрытыми глазами смотрела на эту праздничную суету. И порой ловила на себе любопытные оценивающие взгляды: все в доме Лейлы видели, что ее привез горбун, и наверняка строили самые разные догадки.

Этот вечер запомнился ей надолго: огромный стол, накрытый во дворе, груды жареного мяса, кур, сосисок на фаянсовых блюдах, музыка, вырывавшаяся из выставленных из окон динамиков, говор на непонятном языке, смех… На празднике, как объяснил сидевший с ней рядом Георгий, сговорили несколько пар. Женихи клали прямо на стол перед родителями невест пачки денег – выкуп, подобный восточному калыму.

За все застолье Кате один раз только и удалось переговорить с Лейлой. Потная, раскрасневшаяся, она обмахивалась концами красивой кружевной шали, опрокидывала стопку за стопкой, потчевала гостей, распоряжалась на кухне.

– Уморилась, милая, – только и сказала она. – Никак дух не переведу. Угощайся, водочки со мной выпьешь? Не грех сегодня, – она налила Кате полную рюмку. – Ну, чтоб все хвори нас враз покинули! Черт, черт, черт, чтоб не сглазить!

Катя впервые в жизни залпом выпила целую рюмку водки. Раз пришла в гости – отказываться неприлично. Закашлялась, засмеялась. И ей тут же стало море по колено.

– Где оборотень? – спросила она у Георгия.

– Позже пойдем. Ешь пока, закусывай. Яхнию с перцем любишь? А жареный лук?

Уже стемнело, когда он повел ее к Клязьме. Поселок полого спускался прямо к ее поросшим ивняком и осинами берегам. Там тоже шла стройка, размечались участки. Тут в прибрежных кустах на природе табором расположились те цыгане, которых в силу каких-то причин не позвали в дома. Горело несколько костров. Вот тут-то Катя и узрела традиционные полосатые перины, пропахшие детской мочой. В траве валялись пустые бутылки, а также пьяные «мужеска и женска» пола.

Под березой у потухающего костра на корточках сидел худой костистый парень. Длинные черные спутанные волосы падали ему на плечи. Скорчившись, обхватив острые колени, он смотрел на огонь, часто облизывая сухие растрескавшиеся губы. Когда он вскинул голову, услышав их шаги, Катя увидела, как на его тощей грязной шее заходил кадык. Тут же у костра сидела девчонка лет двенадцати в мохеровой кофте с чужого плеча. На коленях ее покоилась длинная хворостина.

Внезапно из кустов с визгом выскочила орава мальчишек. Они заплясали вокруг парня, крича что-то резкими гортанными голосами. Девчонка поднялась и больно хлестнула хворостиной одного по плечу, другого по ногам.

– Чтоб не дразнили его, – объяснил горбун, прикрикнул на детей и, когда те умчались к реке, приблизился к парню. – Он разговаривает, когда хочет, все понимает. Только плачет иногда. Есть тебе давали, Рака?

Парень и ухом не повел. Девчонка кивнула.

Кате показалось, что хваленый оборотень – просто местный дурачок. Такие юродивые есть почти в каждом городе, на каждой подмосковной станции. Их вся округа знает, кто жалеет, подкармливает, кто дразнит, обижает… Видно, и у цыган в их таборе то же самое. Обыкновенный душевнобольной: отсутствующий взгляд, выражение застылой тупости на лице, плохая координация движений. Цыган-параноик, наверное, или олигофрен. А она-то думала… что ж, с сумасшедшими надо разговаривать мягко и ни в чем им не противоречить. Раз считает он себя вервольдом, то и пускай его.

– Про тебя говорят, что у тебя шерсть внутри, – сказала она доброжелательно и кротко. – Это правда?

Георгий насмешливо фыркнул, а парень словно очнулся, вышел из своего оцепенения и медленно кивнул.

– И кто же ты – не человек? Зверь? А какой? Какой породы?

– С когтями, клыками. Был. Теперь – откуда мне знать? – Парень потянулся, почесал голову пятерней. – В лесу нора-берлога… Была… Теперь нету.

Голос у него был скрипучим. Он медленно тянул гласные, но по-русски говорил правильно и почти без акцента.

– И что же ты в полнолуние в такого вот… в какое-нибудь чудовище превращался? И что делал? По ночам бродил? – спросила Катя.

Парень как-то странно тряхнул головой и откинул ладонью свои космы. Катя с внезапным содроганием увидела, что все щеки, шея, подбородок покрыты оспинами, зажившими шрамами от фурункулов и ссадин. Полузажившие ссадины были и на руках, и на икрах, ветхие спортивные штаны парня были закатаны до колен. Внезапно он начал раскачиваться из стороны в сторону, все быстрее и быстрее. Потом замер, вытянувшись в струну. Кате показалось – вот сейчас на Луну завоет! Но парень тут же сник, обмяк.

– Уходите, – выдавил он, словно его горло сводила судорога. – Это нельзя… Я уже забыл это. Мне велели забыть, беса из меня выгнали – одного, второго… Помогай бог. Про шерсть иди у других спрашивай.

– У кого других? – Катя заглянула ему в лицо. – У других оборотней, что ли, таких, как ты? И много вас?

– Можешь и не искать. Сами, сами найдем, – парень тихо затрясся от смеха. И от его безумного взгляда, которым он царапнул по лицу Кати, она невольно попятилась. – Сами учуем, по следу пойдем. Не последний я кодлак. Есть еще, я знаю, чувствую. Близко. Лес кругом. В лесу его место, в чаще… не здесь, но близко. Я чую, чую…

– Идем, а то он мне что-то не нравится. Нехорошо глядит. – Горбун потянул Катю за рукав. – Ну ты, Рака, заглохни! Не то воды не принесу!

Эта угроза подействовала на удивление быстро. Безумный всхлипнул жалостливо, снова ударил себя в грудь, что-то залопотал по-своему. Девчонка опрометью бросилась к соседнему костру и вернулась с китайским термосом. Парень пил жадными глотками речную сырую воду, как подозревала Катя. Его, наверное, мучила сильная жажда, а то и лихорадка.

– Его бы в больницу надо, – шепнула. – Он действительно ненорма…

Она не договорила. Ее поразил взгляд безумного, устремленный в темные заросли кустарника: дикий, полный страха и тревоги. И в тот же самый миг пьяный смех, шум, музыку, доносившиеся из поселка, перекрыл истошный женский визг. Так кричат или смертельно напуганные или смертельно раненные. Душераздирающий вопль вспорол летнюю ночь, все нарастая, ввинчиваясь в барабанные перепонки. Мимо пробежала цыганка с окровавленным лицом, за ее юбку цеплялась девочка лет двух. Потом послышался визг тормозов останавливающейся на полной скорости машины, Катю ослепил свет фар, вырвавшихся из мрака, и…