Улыбка химеры - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 2

Новость состояла в том, что на лестничной площадке возле своей квартиры этим утром был убит крупный (очень крупный) чиновник столичной администрации. Фамилия его была Салютову хорошо известна. Фамилию эту знали и в Москве, и в области все, кто хоть каким-то образом был связан с развитием, расширением, лицензированием, инвестированием игорного, развлекательного бизнеса. От чиновника в этом бизнесе зависело многое, если не почти все. И человеком он был очень несговорчивым. И вот теперь его застрелили на пороге собственной квартиры, в доме на Набережной, когда он собирался ехать на службу. Убийце удалось благополучно скрыться.

– Много вопросов задали, Валерий Викторович? – осторожно поинтересовался Китаев, ожидая, пока «дворники» полностью очистят от снега ветровое стекло.

– Достаточно. Голова раскалывается. Таблетки нет? – Салютов протянул руку.

Китаев всегда возил с собой целую аптеку. Он не спросил Салютова: «А что конкретно интересовало следователя?» Передал лекарство, тронул джип с места.

Салютов откинулся на сиденье. Черт, сколько потрачено зря ненужных, пустых, лживых, уклончивых слов. А ведь всю их четырехчасовую беседу со следователем можно было уложить в три коротких слова: кто его убил? Что вы, Валерий Викторович, лично знаете по этому делу?

Но следователь, точно реактивный истребитель, заходил для атаки издалека. Задавал вопросы о том о сем, о жизни, бизнесе, «Красном маке», об отношениях вообще и в частности с чиновниками мэрии и администрации. О сложностях и трудностях, возникавших у Салютова с реализацией того или иного коммерческого проекта.

Следователь прокуратуры был на удивление весьма детально осведомлен о тонкостях их бизнеса. Создавалось впечатление, что он говорит всего лишь пять процентов из того, что знает и думает о жизни и бизнесе и самого Салютова, и тех, других, о которых он задавал вроде бы поверхностные, равнодушные и очень вежливые вопросы.

Лейтмотивом же всей этой словесной паутины было: кто все же убил этого человека? Кто?

Самое интересное заключалось в том, что Салютов точно знал: все эти вопросы не к нему. Он к убийству чиновника не имел ровно никакого отношения. Не заказывал, не нанимал, не платил, не стрелял. Не был, не состоял, не участвовал. Знал ли об этом следователь, трудно было сказать. Возможно, он подозревал и Салютова, включив его в так называемый проверочный список.

Однако за всю беседу он ни разу не задал Салютову ни одного прямого вопроса. Не упомянул и ту фамилию, которую…

Честно признаться, Салютов ждал, что фамилия эта вот-вот всплывет на допросе. И даже хотел, чтобы следователь наконец произнес: «А вот знаком вам некий Тенгиз Миловадзе? Не мог ли он иметь к этому делу какое-то отношение?»

Но следователь ничего такого не сказал. И Салютов промолчал тоже. Хотя, если бы это имя всплыло в разговоре, еще неизвестно (о, это было загадкой и для самого Салютова), как бы он повел себя, что ответил бы следователю. Но разговор так и не коснулся ни фамилии Миловадзе, ни его второго, более привычного уху Салютова имени – Хванчкара.

Беседа в просторном светлом кабинете старшего следователя по особо важным делам кружила, петляла, петляла, кружила. Может быть, во всей этой словесной круговерти тоже была виновата метель за окном? А может, просто еще не настало время для правды?

Правды, которая нужна была этому прокурорскому, если он, конечно, не притворялся перед собой, Салютовым и вышестоящим начальством.

– Куда теперь, Валерий Викторович? – спросил Китаев, выруливая на Петровский бульвар. – Домой?

– Давай только пообедаем сначала где-нибудь. – Салютов смотрел в окно. За стеклом ничего не было, кроме тумана и снега. И еще колких для глаз пульсирующих огоньков. Это в окнах витрин зажигалась иллюминация новогодних елок.

Глава 2. РАДУЖНЫЕ ПУЗЫРИ

Дни между Новым годом и Рождеством похожи на радужные пузыри. Так отчего-то всегда представлялось Кате – Екатерине Сергеевне Петровской, в замужестве Кравченко. Уже не вполне будни, но еще и не совсем новые праздники. Время свободы, зимние каникулы: ранние фиолетовые сумерки, фонари, вспыхивающие за окном сразу после обеда, еще не разобранная елка, горячий чай с яблочным пирогом, метель…

Новый год Катя с мужем Вадимом Кравченко встречала на старой родительской даче под Москвой. Понаехали друзья-приятели с женами, с подружками. Елку нарядили во дворе перед домом, наваляли целый полк снежных баб. Кравченко вытопил баню. И за два часа до Нового года все обитатели дачи мужского пола до обморока хлестались вениками в бревенчатой сараюшке, а потом с гиком и ревом, достойным доисторических предков, голяком сигали в сугробы у крыльца.

Катя на все эти излишества смотрела философски. И была в душе рада и гостям, и Новому году. Увы, среди удальцов, встречавших новый век в сугробе, не было закадычного друга детства Сереги Мещерского. На того под самый Новый год свалилась работа: турфирма «Столичный географический клуб», где он трудился в поте лица все последние годы, подрядилась организовывать новогодний экзотически-экстремальный тур в Индию и Тибет для воскресного журнала «Вокруг света».

О Сереге тепло и часто вспоминали за праздничным столом. Новогодний тост за «плавающих и путешествующих» вместе с прочими тостами сотрясал стены старой дачи, которая была явно тесна для собравшейся здесь удалой и раскрепощенной компании.

Но все закончилось. Праздник отшумел, отгулял, отхлопал фейерверками и петардами. Гости потихоньку протрезвели и расползлись по домам. А на улице повалил снег, заметая дачный поселок – крыши, дома, сараи, бани, наряженные во дворах елки, лес, озеро. Сквозь белую пелену ничего не увидишь, кроме своего отражения в окне.

Вадим Кравченко утром пятого января, с трудом (ох, и с каким же трудом!) восстав с супружеского ложа, отбыл на службу: состоять при теле своего бессменного работодателя Василия Чугунова. Дежурить сутки в качестве начальника его личной охраны. И после отъезда мужа Катя осталась на даче одна-одинешенька. Кравченко перед отъездом долго колдовал с АГВ, беспрестанно поучая Катю, как обращаться с газовой колонкой в ванне и что, «если тепла в батареях не хватит, недурно подтопить еще и печку».

Катя после его отъезда так и сделала. Натянув сапоги и пуховик, добралась вплавь по рыхлому снегу до поленницы, набрала дров, наколола топориком лучинок и щепок на растопку и затопила печку. И потом завороженно смотрела, как разгорается огонь, как пламя лижет березовые поленья, слушала, как гудит ветер в трубе.

Мысли при этом тихом созерцании витали коротенькие и простые. Катя радовалась, что новый год начался вот так хорошо, спокойно и уютно. Радовалась, что в доме тепло. Предвкушала, что впереди еще Рождество, которое они с Вадькой решили провести здесь же на даче, только вдвоем. Совершенно одни.

Кравченко, правда, возникал со вздорной идеей насчет катания на лыжах на крутом берегу замерзшего озера. Но Катя решила про себя, что это ничего. Лыжи – это пустяки. И обрывистый склон, и пни, скрытые сугробами, и прочая Вадькина спортивная блажь – все это такая ерунда по сравнению с тем, что они с «драгоценным В.А.» будут все эти дни вместе и что в новом году в их доме все вроде начинается неплохо.

Еще Катя думала о том, что именно «драгоценный В.А.» напомнил ей о том, что сегодня как раз и наступит та самая Ночь под Рождество. И Катя вспомнила, как они в прошлом году зимой ездили «восстанавливать украинские корни» Кравченко: навещали его дальних родственников на Украине. Зима там была мягкой и снежной. И у «драгоценного В.А.» оказалось ну просто пропасть родни. И какие только города они не повидали за эти две отпускные недели – и Полтаву, и Миргород, и Кременчуг, и Киев, и Одессу. Именно на полдороге между Полтавой и Миргородом «по эту сторону Диканьки» Катя и узнала на собственном опыте, что таит в себе Ночь под Рождество. Их машина наглухо застряла в снегу. И если бы не тракторист, ехавший ночью по своим неведомым зимним делам и горланивший песни, им бы с Кравченко пришлось ночевать на дороге.