Улыбка химеры - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 17

Газаров – высокий крепкий тридцатилетний жгучий брюнет. Вечно небрит – не потому, что неряха, а потому, что эта небрежность ему идет, делая похожим на непримиримого боевика.

Вообще, по отзывам многих особ женского пола, Гога Алигарх – человек привлекательный, колоритная личность и крепкий мужик, и цены бы ему не было, везде, куда бы он ни подался, если бы не одна досадная слабость.

Филипп Салютов совсем не рад Алигарху. Но ничего не поделаешь. Тот, окинув орлиным взором пустой зал клуба, уже взял курс к их столу.

– Вот вы где. Я звонил-звонил, ваш один на двоих мобильник не пашет. Отключили, что ли? Отдыхаете. – Газаров без приглашения сел за их столик.

– Не спится, радость моя? – поинтересовался Легионер. – Чтой-то так?

– Так уж. – Газаров улыбнулся самым дружелюбным образом и вздохнул. – Просто ужас как соскучился по хорошим людям. Закажите что-нибудь, а? Я пустой, последний полтинник за бензин отдал.

И конечно, как всегда, они заказали Алигарху выпить. От горячего шоколада он отказался.

– Хорошо, ух хорошо пошла… Замерз я, – Алигарх после первой рюмки словно ожил. – Слушайте, а у меня к вам дело. Выручайте.

– Срочное? – спросил Филипп. – Очень срочное, раз искать по ночам не лень.

– А чего вас искать? – Газаров улыбнулся еще шире. – Вы вот они, двое из ларца. А если серьезно, дело в том, что мне срочно…

– Денег? – спросил Филипп.

– Три, а лучше четыре сотни. Я на днях отдам. Завтра же отдам.

– Но ведь «Мак» закрыт, – сказал Филипп.

– Китаев клятвенно заверил, что сразу после праздников… Да уже завтра откроют, – Газаров нервно потер руки, – а я… мне нужно срочно. Ну дай хоть двести баксов пока перекрутиться, хоть сотню… я отдам.

– Опять все проиграешь, – Легионер заметил это с ноткой легкой укоризны, с какой старший брат журит младшего за потерянную девственность, – опять все спустишь, радость моя, и останешься голым. – Однако он тут же полез в карман своей легендарной среди завсегдатаев «Кайо-Коко» бессменной защитной безрукавки и достал деньги. Две сложенные пополам зеленые бумажки по пятьдесят долларов каждая. – Последний раз.

– Спасибо, – Газаров быстро накрыл деньги ладонью. Руки у него были просто загляденье. Кисти красивой формы, пальцы длинные, сильные. Руки пианиста, иллюзиониста или карточного шулера. Только Алигарх не был музыкантом. Фокусы показывать не умел. И в шулеры тоже не годился. Ему просто не везло.

– Значит, Китаев сказал, что «Мак» на днях откроют? – удивленно уточнил Легионер. – Надо же! А я думал, эта свистопляска надолго. Даже посочувствовать хотел Валерию Викторовичу, – он покосился на Филиппа.

– Нет, я у Глеба спрашивал: мол, в чем дело? Он сказал, все в порядке. С прокуратурой все рассосется. На днях откроют. – Газаров спрятал деньги в карман куртки. – Ну, я и не сомневался в этом. Твой батя, Филипп, золотой человек. А за «Мак» он кому хочешь глотку перегрызет и, если подмазать надо кого, тоже не поскупится. Но нет, надо же кому-то Саныча было грохнуть! Ведь божья коровка. А сколько ментов сразу нагнали – видели? У меня документы начали проверять, честное слово. Я этим маски-шоу говорю: мужики, куда, какие документы, я сюда отдыхать приехал, а они…

– У меня тоже проверили, – кивнул Легионер, – а Филиппа вон даже опер с Петровки допрашивал.

– Не с Петровки, – уточнил Филипп, – мне кажется, я последний Тетерина живым видел. Я в вестибюль спускался, в бар, ну и в туалет заходил.

– Он тоже, между прочим, заходил, – Легионер повернулся к Газарову и вяло погрозил ему пальцем, – а я тебя видел, радость моя.

– Я ходил? Когда? А… Да ну, не помню я, – Газаров отмахнулся, – я играть сел. Так мне повезло сначала, а потом… Впрочем, я слышал, там же взяли сразу кого-то.

– Не кого-то, а Майского, – подсказал Легионер, – а у него, как всегда, полным-полна коробочка. Ну, погорел Сережка теперь. Поделом, а жаль его. Впрочем, это, наверное, он дедка пристукнул. Или Песков.

– А ему-то зачем? – удивился Филипп.

– Так он же маньяк, – Газаров, казалось, тоже заинтересовался предположением собеседника, – все знают, что ваш Песков – маньяк. Его из армии за это поперли. Там история какая-то была темная. Да вы ему в глаза когда-нибудь смотрели, ребята?

– И что? – спросил Филипп.

– Что? То. Ну, ты-то хозяйский сынуля, он перед тобой травой стелется. С тобой он не смеет, – Газаров усмехнулся. – А так вообще сучьи у него глаза. Холодные как лед.

– Зато у тебя, Алигарх, очи – ночи, – заметил Легионер с улыбкой.

– Гены. У меня мать – осетинка, – Газаров сладко потянулся, – я горец потомственный. Знаете, какую мне невесту-красавицу троюродный дед в ауле подыскал? Не знаете. Ну ладно, спасибо – выручили, обогрели, обласкали. Как отыграюсь – деньги верну. Слово горца. А теперь мне позвонить надо. Мамочке.

Он легко поднялся, пересек зал и исчез.

– И что, интересно, Эгле его не выгонит? – задумчиво спросил Легионер.

– Она его любит, – ответил Филипп, – прикипела.

– Да, а он об нее стельки вытирает. – Легионер смотрел в пустую чашку с остатками шоколада на дне, словно гадал по этой темно-бордовой гуще. – И что ему от нас было нужно? Зачем его принесло? Денег и завтра мог стрельнуть.

Филипп молча указал глазами на вход – Легионер сидел спиной и не видел нового посетителя, зашедшего с мороза в «Кайо-Коко» в три часа утра.

Это была женщина. В норковой темно-коричневой шубке и черной фетровой шляпке. Платиновая блондинка с роскошными локонами. Но это был итальянский парик из натурального волоса. Филипп знал это наверняка, потому что узнал эту женщину.

Это была Жанна Марковна Басманюк – пит-босс казино «Красный мак».

Легионер медленно обернулся.

Она подошла к их столику, как и Газаров, села без приглашения, расстегнула шубку, дернула на шее шелковый узорный платок, словно он ее душил. Пошарила где-то в недрах шоколадного меха, достала сигареты, зажигалку. Щелкнула, прикурила, затянулась.

Спросила Легионера:

– Как прикажешь все это понимать? А?

– Мне уйти? – спросил Легионера Филипп.

– Как хочешь.

Филипп отошел к барной стойке. Но и там все было слышно. «Кайо-Коко», где по пятницам и выходным проводились латиноамериканские вечеринки, славилось своей акустикой.

– Что это значит? – Тон Жанны Марковны не предвещал ничего хорошего.

– Это значит – все, Жанна, – голос Легионера был тих. И спокоен. Но Филипп чувствовал, что его другу приходится нелегко.

– Что все? Что?

– Все. Конец.

– Нет. Ты… Ты не можешь. Ты так со мной не можешь. Это же… Но почему?

– Потому что так лучше, Жанна.

– Я чем-то тебя обидела?

– Нет, что ты.

– У тебя кто-то есть?

– Нет, пока никого.

– Но тогда что произошло?

– Ничего. Но это все, Жанна.

– Но ты же… – Жанна Марковна глубоко затянулась. Филипп видел, что и ей приходится нелегко. Женщины сорока с хвостиком лет всегда были для него загадкой. Казалось, они окутаны тайной. И тайна эта, как их дорогие яркие духи, так и сочится сквозь мелкие, тщательно замаскированные макияжем морщинки в уголках глаз и губ.

– Ты сам хотел, сам добивался, – глухо сказала Жанна Марковна. – Я тебе верила, думала…

– Что? – спросил Легионер.

– Что ты меня любишь, – ответ прозвучал как-то неловко. Филипп Салютов спросил сам себя: разве женщины в сорок лет уже стесняются говорить о любви? Почему? Об этом надо подумать.

– Я делал все, что ты сама хотела, – ответил Легионер.

– Я тебя искала все эти дни, звонила… Ты так неожиданно исчез перед Новым годом. Я искала тебя…

– И в конце концов попросила Гогу Алигарха взять поиски на себя? Наверное, и сотню ему накинула за хлопоты?

– Я и тебе платила, – сказала Жанна Марковна.

– Вот, возвращаю долги, – Легионер достал из нагрудного кармана еще несколько сложенных зеленых бумажек, – вот, вот и вот. Спасибо, Жанна, спасибо за все.

– Подонок, – она смотрела на его руки, на деньги, и слезы катились по ее щекам, – ограбил, подонок, наверно, кого-нибудь снова…