Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 33

– Я бабульку Кристи в пятом классе бросил читать – у меня мозги от ее загадок усохли, – Кравченко ухмылялся. – А ты представляешь себе, как эта толстуха заворачивается в свои атласные халаты и зловеще подкарауливает в кустах четвертого мужа своей подруги – как Фрекен Бок, – он фыркнул. – Да ты и сам в такое не веришь.

– Логика в вере не нуждается.

– Логика, логика, заладил тоже! Ты вот даже не знаешь, что под этим словом подразумеваешь. Спроси – не объяснишь.

– Нет, объясню!

– Брось. Сам же говорил: к логике надо вовремя прибегать и вовремя из нее выбегать. А тут, если это действительно семейное дело, никакой логики быть не может. Эх, Серега, семья – материя тонкая. А семейные тайны, интриги – это, знаешь ли вообще… Катьку бы сюда, это ее стихия, она любит покопаться во всякой там психологии… А мы как пни, ей-богу. Вернее, я – я, Серега, толстокожий человек, как Катька скажет. А ты больно своей логике веришь, хотя, что уж греха таить, ни черта в ней не смыслишь.

– Ты куда «деррингер» свой дел? – Мещерский поудобнее раскинулся на постели. – Под подушкой держите или как?

– Не бей по больному месту.

– А ты мне?

– Пардон. Но насчет профессионализма утерянного ты меня первый поддел. Ладно, прощаю. Давай-ка лучше, чем попусту препираться, кое-что обсудим. А то мне завтра перед Сидоровым отчитываться о внутридомашних отношениях, а я секу их трудно. Итак, эта Лиска-Алиска алкоголичка, да еще язвенница. И что нам это дает?

– У нее нервный склад натуры. Она подвержена перепадам настроения, болтлива, иногда говорит любопытные вещи. И у нее было язвенное кровотечение, которое может повториться.

– Бр-р, удовольствия в этом мало. А с братцем они, значит, как кошка с собакой?

– Я бы не сказал. – Мещерский повернулся. – Разговаривают они друг с другом действительно бесцеремонно, куда только прежние манеры подевались. Но ты б видел его лицо в тот миг, когда она разыграла припадок! Петька этот побелел весь – видимо, действительно искренне за нее испугался. А насчет грубости его… Она ведь такую ерунду несла – любой бы не выдержал. Иной и на затрещину бы не поскупился – у нас джентльменов-то днем с огнем, а этот терпел все. Только огрызался.

– Ну, тогда пока будем считать, что брат и сестра друг друга все же любят, но на свой лад, – подытожил Кравченко. – А Звереву они…

– Их отношения к мачехе я пока еще не понял, – честно признался Мещерский. – Они живут в ее доме. Фактически она до сих пор их содержит. И это пока все.

– А с ее братцем к тому же Алиска… Слушай, они с этим Таврическим спят или не спят?

– Понятия не имею, – Мещерский нахмурился. – Я за ними в замочную скважину не подглядывал.

– Ну, не принимай так близко к сердцу… Ты ведь наблюдательный, долго ль тебе понять всю эту ауру – взгляд, жест, вздох. – Кравченко вертелся в постели. – Ты вот тогда сказал: «Странный дом. Кое-кто здесь не спал». В ту ночь, накануне, понимаешь? Так я, грешным делом потом на эту парочку подумал. Амуры, мол, летали-трепыхались. А ты что имел в виду?

– Не знаю, но не амуры, это точно, – Мещерский помрачнел. – Не могу это объяснить. Я проснулся среди ночи и в полудреме – ну, знаешь, как это бывает: полуявь-полусон – что-то почувствовал. Может быть, шаги, может, дыхание, может, полоску света под дверью. Словом, ПРИСУТСТВИЕ. И решил…

– Так что это было? Шаги – это одно, свет – другое, а дыхание это как-то чересчур.

– Отстань ты от меня, – Мещерский досадливо стукнул кулаком по постели. – Откуда я знаю, что это было? Это как дуновение, предчувствие чего-то. ПРИСУТСТВИЕ. Я же сказал: «странно» – именно так я это и ощутил тогда. Весьма неприятное, надо сказать, ощущение. Тебе такого не пожелаю.

– Призрак замка Моррисвиль, – фыркнул Кравченко.

– Призрак – не призрак, но восприятие мое и восприятие Зверевой некой сгустившейся в этом доме атмосферы в чем-то совпали.

– Ты о духоте говорил, она – о ненависти. А сошлись вы на слове «анчар».

– Она тоже призналась, что ей вдруг «стало нечем дышать».

– Но сейчас ты ведь этой духоты не чувствуешь, нет?

– Сейчас нет. Вернее, не знаю. Может быть, я просто не сосредоточивался на этой мысли.

Кравченко отмахнулся.

– Безнадега все это. Полечиться вам надо. В том месте, откуда я сегодня вернулся. А врачиха там – пальчики оближешь… Ученая-ученая, а сама миндаль в сахаре. Так что в «Гнезде» лесном есть смысл кое-чем побаловаться. Потом, когда…

Кравченко недоговорил – по лбу его мягко шлепнула пущенная меткой рукой приятеля подушка. Следом полетела бы кроссовка, уже поднятая Мещерским с ковра, как вдруг…

БОЖЕ, КАКОЙ ВОПЛЬ!

Мещерский часто потом вспоминал, как они мчались тогда вниз – полуголые, босиком. А в ушах продолжал звучать этот пронзительный животный вой. Кравченко одним махом перепрыгнул почти целый лестничный пролет и…

– Кто кричал? Кто? Господи! Мариночка, что стряслось, что такое? – Двери спальни Зверевой уже осаждали Майя Тихоновна, Александра Порфирьевна, Григорий Зверев и Корсаков.

Сверху спускался Петр Новлянский в махровом халате. Алиса – тоже в халате, коротеньком лайкровом – буквально влипла в стену, судорожно цепляясь за вырывавшегося от нее иранца.

– Да подожди, ничего ведь не случилось, – бормотал Файруз. – Зачем так себя пугать? Ну успокойся, ну Лисенок.. ну пожалуйста…

Дверь была не заперта. Они ввалились всей толпой в спальню.

Зверева сидела в кровати. На голове – все тот же завитой парик, ночная сорочка черного шелка сползла с рыхлого плеча – она даже не пыталась ее поправить, – руки ее безвольно лежали на атласном покрывале алого цвета. Кравченко быстренько окинул взглядом место действия: смятую постель, осколки разбитой чашки на полу, рассыпанные по ковру тут и там листы желтоватой бумаги – вроде ноты, зажженную на ночном столике лампу на фарфоровой подставке.

– Марина, что произошло? – вопрошал в который уж раз Зверев. Он единственный из всех был одет – видимо, еще не ложился. – Почему ты так ужасно кричишь? Снова приснилось что-нибудь?

– Нет, нет. – Она согнула ноги, тяжело заворочалась на подушках. – Здесь только что… только что кто-то был, Гришенька.

– Кто? – Зверев присел на кровать.

– Не знаю. Я почувствовала. Он стоял надо мной. Вот здесь. – Она чиркнула по воздуху ребром ладони. – Близко. Очень. Я слышала, как он дышит.

– Подожди, подожди, – Зверев поймал ее руку, погладил стиснутый смуглый кулак. – Успокойся. Но кто же это мог быть?

Она закрыла глаза, потом прошептала:

– Я почувствовала. Это ОН пришел за мной.

– Да кто он? – Корсаков подошел к кровати с другой стороны.

– Андрей. О господи!

В комнате повисла пауза. Потом все разом загалдели.

– Тебе снова приснился кошмар, – Майя Тихоновна, подоткнув полы халата, тоже взгромоздилась на кровать. – Гриша, подвинься-ка. – Она по-хозяйски пощупала лоб Зверевой. – Так и есть. У тебя небольшая температура. Ты лекарство приняла?

– Приняла, – Зверева всхлипнула и легла лицом в подушку, словно прячась от глазевших на нее перепуганных домочадцев.

– Чашку разбили… – Майя Тихоновна потянулась к осколкам.

– Оставь. Это я разбила. Я дернулась включить лампу и столкнула ее.

– А тот, кто был здесь, ну куда же он мог деться? – подал голос Мещерский. – Убежал? Вы успели его разглядеть?

Все воззрились на него так, будто он сморозил несусветную глупость.

– Я закричала… и не знаю, кажется, это был мгновенный обморок. – Зверева бормотала все неувереннее и тише. – Но я слышала, как он дышит! О, это ужасно. Я закричала… я не соображала, что делаю.

– Я бы тоже заорала, если бы меня что-то напугало. Ну все, все. Это всего лишь дурной сон. Прошло уже. Ты… Марина, хочешь я побуду с тобой? Я все равно уже не усну.

Мещерский с удивлением обернулся: голос Алисы Новлянской. Той самой, которая всего несколько часов назад буквально языком еле ворочала! А сейчас – трезвый тревожный взгляд, и никакого джина с тоником и в помине нет!