Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 16

Шипов-младший выбежал во двор. Там его остановили милиционеры. Он схватил одного из них за куртку, рванул к себе, потом словно опомнился – сполз на землю, сел и заплакал как мальчишка-первоклассник. Белый бультерьер лег у его ног и злобно скалился на всех подходивших слишком близко.

Реакции других домочадцев Мещерский просто не заметил. Уже ночью в кровати, вертясь с боку на бок и слушая мерное дыхание Кравченко (они хотели было вечером снова предложить Зверевой свои охранные услуги, но Файруз испуганно замахал руками: «Что вы, с ней нельзя сейчас говорить, она в шоке». Осталось только извиниться, подняться к себе и лечь спать), он вспомнил одну вещь, которая сначала остро поразила его, потом напрочь позабылась в вихре событий, а теперь вот во тьме комнаты снова всплыла в памяти. Когда он мчался за радиотелефоном, то попал на участок не через ворота, а через калитку за домом – тропинка с холмов упиралась как раз в эту открытую настежь чугунную решетку со сломанным засовом. По забору лепились гаражи – туда, видимо, ставили машины как самой Зверевой, так и ее гостей, – всего три просторные металлические коробки. И была там еще бежевая свежевымытая «Тойота» – машина Петра Новлянского. Сам он копался в багажнике, а его сестра Алиса поднимала при помощи домкрата дверь гаража, которую неожиданно заклинило. И вот теперь Мещерский вспомнил, что его тогда особенно поразило: как легко, с какой неожиданной силой и сноровкой эта худосочная девица справлялась с увесистой дверью! Когда он возвращался, они уже открыли гараж и загнали «Тойоту» внутрь. Алиса же отмывала что-то со своей спортивной куртки.

Мещерский закрыл глаза: все так ясно, так отчетливо – вся картина так и стоит. Заворочался.

– Вадька, ты не спишь?

– Сплю. И ты спи. Время «Ч», – однако голос Кравченко был отнюдь не сонный.

– Я хотел тебе сказать…

– А я сплю, Серега. Говорить будем завтра, на свежую голову.

– Но я хочу сказать: ты веришь в то, что милиция говорит? Что Шипова убил тот псих. Они утверждают, что…

– Они ничего пока не утверждают. А я сплю.

– Ты не веришь!

– Без этого психа было бы легче дышать. Нам всем.

– Помнишь, что я тебе говорил про этот дом? Помнишь?

– Помню.

– Я так и знал, Вадька, подсознательно – знал. Я чувствовал. Понимаешь?

– Понимаю. Спи. Кстати, ты же недавно только говорил: «Откуда мне было знать?»

– Не цепляйся. Слышишь? Да слышишь ты меня или нет?!

– Ну что еще?

– У тебя выпить есть?

– В сумке фляжка. Возьми.

Мещерский встал, нашарил в темноте в багаже Кравченко плоскую металлическую фляжку, из которой герои в ковбойских фильмах потягивают скотч. А Кравченко в ней держал свой любимый армянский коньяк. Глотнул, поперхнулся, снова глотнул.

– Завтра я найду кассету, – заявил он решительно, – в этом доме обязательно должны быть кассеты или диски с ЕГО голосом.

– Зачем это тебе теперь?

– Я хочу, чтобы ты услышал, как он пел. Ты должен услышать.

– Ладно, послушаем. Ложись. Пробку смотри не позабудь завернуть!

Мещерский швырнул фляжку в сумку. Бухнулся в кровать. Зарылся лицом в подушку: «Зачем мы сюда только приехали? – Мысль скреблась, точно кошка о крышку молочного бидона. – Я сам все это затеял, сам. А теперь мне просто тошно, тошно, тошно!»

Глава 6

Без сопрано. Утро

– Надо ко всему отнестись философски, – глубокомысленно изрек Кравченко, когда утром собрались спускаться вниз в столовую. – Во-первых, рыпаться мы будем только в строго установленных рамках, а во-вторых…

– Рыпаться! Этот твой жаргон, – Мещерский скривился. – Интересно, кто эти рамки нам установит? Твой разлюбезный Сидоров, что ли?

– Боготворимая тобой хозяйка этого дома. Теперь все решать ей. И насчет наших действий тоже, а во-вторых, повторяю…

– Вы не спите? Нет? Простите, я шел по коридору, услышал ваши голоса. – В дверях стоял Григорий Зверев, успевший уже облачиться в свою претенциозно-молодежную «кожу». Однако на этот раз место рубашки занял траурный супермодный френч. Две его верхние застежки нарочито небрежно открывали загорелую грудь. Зверев жевал мятную резинку. Ею противно-свеже запахло в комнате.

– Да, ребята, какие у нас тут дела завертелись. Вы позволите? – Он прошествовал к креслу у окна, сел и непринужденно вытянул ноги.

Мещерский отметил, что дубляжник, как про себя он окрестил этого роскошного, отлично знавшего себе цену мужчину, сегодня настроен отчего-то весьма дружелюбно с теми, кого еще день назад едва замечал.

– Я кофеварку достал. Каждому самому сегодня придется о хлебе насущном заботиться. Шура в слезах, все из рук у нее валится. Плачет у себя, – сообщил он самым доверительным тоном.

Мещерский не мог не восхититься тем великим талантом притворства, с которым Зверев манипулировал своим бархатным баритоном. «Как на виолончели играет. Вот что значит актер – голосом выразит все, что захочет».

– Благо холодильник полнехонек, – продолжал актер. – Там электрогриль еще есть в чулане. К обеду вытащим на лужайку, нажарим стейков на свежем воздухе. На всю компанию.

– Вряд ли сегодня у кого-то появится тяга к пикникам, – возразил Кравченко.

– Да, дрянь делишки, – Зверев вытащил из кармана пачку сигарет. – Прошу.

Они отказались.

– Тогда… с вашего позволения. – Он закурил. А им ничего не оставалось как сесть – видимо, Зверев настроен был на беседу.

– Значит, это вы его, бедняжку, нашли вместе с тем милиционером? – спросил он, выдыхая дым.

– Мы. Сергей первый заметил из машины.

– Он ведь вроде где-то в кустах лежал. Мне парень из розыска сказал.

– Ну, не совсем. Там у вас от задней калитки тропинка ведет к колодцу.

– Знаю. Артезианская скважина. Колодцы в самом начале застройки тут бурили, когда на дачах только-только водопровод проводили. Потом вода ушла, а дырки остались.

– Колодец забит. Вот возле него Шипов и…

– Какой удар для Марины, – Зверев потер рукой подбородок. – Какой страшный удар! Как-то все у нее пошло черной полосой – сначала смерть Стаса, потом у Генриха инсульт – год с сиделками, врачами, потом еще одна трагедия, а теперь вот Андрей умер.

– Простите, а кто такой Стас? – спросил Мещерский.

– Новлянский. Хотя они давно разошлись, отношения у них были самые дружеские. Дети – я имею в виду Лисенка с Петькой – подолгу жили у Марины, она их как родных любит. За границей на ее средства учились: Алиса в Центре киноискусства и режиссуры в Венеции, Петр экономический факультет избрал. Так что на ноги встали с ее поддержкой. А Стас не возражал. У него своих проблем хватало – не до детей было. С женщинами ему после Марины все как-то не везло, пить стал от неустроенности. Мы с ним иногда встречались в Москве, в ресторане сидели. Жаловался он мне все. А похож был на старого бездомного пса-дворнягу.

– А с другими мужьями вашей сестры вы тоже были знакомы? – Мещерский решил: раз уж этот дубляжник настроен сегодня столь подозрительно общительно (на ответную откровенность, что ли, вызывает?), надо этим воспользоваться. – Я имею в виду…

– Генриха фон Штауффенбаха? Милейший мужик был, – Зверев усмехнулся. – Он наполовину австриец, наполовину швейцарец. Пять языков знал. Но по-русски ни гугу. Они с Мариной дома по-немецки говорили, по-итальянски, по-французски. Смешно так. А жили душа в душу. Ну, естественно, при такой разнице в возрасте он ее просто боготворил.

– И большая разница?

– Постойте-постойте, да, он ее был старше почти на… тридцать два года. Умер-то восьмидесятитрехлетним.

– Вот что значит альпийский воздух! Наши-то старички в таком возрасте уже кашку манную жуют, а эти горнолыжники из Давоса еще и дела обделывают, и любовь там, и деток, – восхитился Кравченко. – Откуда только силы берутся?

– Кстати, о возрасте. Близкий друг Генриха Энтони Куин – ну, естественно, помните «Дорогу» Феллини? Я его, между прочим, дублировал – когда мы встречались в Лугано, старик этому очень смеялся. Так вот, они домами дружили лет сорок. – Зверев закурил новую сигарету. – Так в девяносто три старина Тони вдруг взял и женился на одной молоденькой девице. И у него родился сын. Он звал Генриха с Мариной на крестины в Штаты. Только Генрих уже тогда на коляске, как Рузвельт, передвигался – первый инсульт. Потом второй. В результате паралич. И началось – клиники, санатории, врачи, потом его к искусственному жизнеобеспечению подключили. Считай, трупом пять месяцев под капельницей пролежал. Марина все терпела, хотя страдала ужасно. А как умер – новые неприятности: судебный процесс по наследству, – Зверев прищурился. – Я к ней летал тогда в Италию, в Швейцарию. На суде даже однажды присутствовал – кошмар. Хуже нашего. Адвокаты, совет директоров, юридическая служба компании – ни черта нам, русским, не понятно. Но тревожно. Да, ребята, лучше быть богатым и здоровым.