Родео для прекрасных дам - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 48

– Лучшее лекарство от глупости и пошлости мыслей – пуля, – заверил Долидзе. – Это еще мой дядя Илларион говорил.

– Интересно, а кто же это привил Мамонтову этот романтический культ дуэли? – спросила Катя. – Вот хоть голову мне рубите – сам бы он до такого не додумался. Уж слишком он тоже земное, раблезианское создание. Тут видно чье-то мощное влияние. Не ваше ли, Варлам Автандилыч? Вы-то, часом, ни с кем там на дуэлях не дрались?

– Я на такие вопросы не отвечаю.

– Ну, у вас же полон дом оружия. Мечи, арбалеты, пистолеты…

– Где вы видели у меня пистолеты?

– Ну, вы же знаменитый оружейный мастер.

– Ну и что? Я же не из Тулы. И вообще, меч – это легенда, поэма. Хотите, я расскажу вам одну историю?

– Ой нет, а то я совсем запутаюсь. Женский ум – что поделаешь? – Катя жалобно улыбнулась. – Масштаб не тот. Но ведь где-то Мамонтов и Буркин достали себе пистолеты.

– Где-то достали. А что это – проблема сейчас?

– Да, верно, не проблема. Просто я подумала – уж не переделал ли Мамонтов какие-нибудь несчастные газовые стволы сам? Он же у вас оружейному делу учится.

– С вами трудно разговаривать, многоуважаемая. Вы, как репей, за все цепляетесь. Ешьте лучше конфеты. Обожаю смотреть, как женщины едят конфеты и шоколад. Вот сюда что-то сладкое так и подкатывает, – Долидзе положил широкую медвежью ладонь себе на грудь.

– Вы были женаты? – с любопытством спросила Катя.

– Пока еще так не рисковал в жизни.

– А вот женились бы и каждый день кормили жену конфетами.

– Жена – это совсем, совсем другое дело. Жена будет каждое утро печь тебе мчади, шаркать шлепанцами и пилить тебя, пилить ржавой пилой. Женщин замужество меняет до неузнаваемости.

– Ваших приятельниц оно тоже изменило? Я про Зинаиду Александровну, Нателлу Георгиевну и Светлану Петровну.

– Они все очень хорошие люди.

– Расскажите мне о них, пожалуйста.

– Ну, они вместе выросли. Одна за другой вышли замуж, потеряли родителей, которые очень многое для них значили. Им попались разные по характеру мужья.

– Вы действительно учились пению у Лидии Остужевой – матери Зинаиды Александровны?

– Да. А вы слышали, как пела Лидия Остужева? – Долидзе закрыл глаза. – Я попал к ним в дом двадцатилетним тощим студентом консерватории. Она проявила ко мне участие. Отнеслась ко мне не только как педагог, как мать. Этой женщине я обязан очень многим.

– Но вы же не стали оперным певцом.

– Ну и что? Я сам все себе испортил. Не на кого пенять. Голос – это прежде всего жесткая самодисциплина, а я разное себе позволял. Было дело… Между прочим, Зина удивительно похожа на свою мать. Копия.

– А в доме родителей Светланы Петровны вы бывали?

– Был только один раз, где-то в начале восьмидесятых. Шикарная генеральская квартира. И все маневры, маневры… Одни сплошные маневры – душная атмосфера.

– А семья Нателлы Георгиевны?

– Ну, это был такой мидовский заповедник. И по линии дедушки, и по линии бабушки – все дипломаты, начиная от первого красного дипкурьера времен диктатуры гегемона. Отец Нателлы знал четыре языка. Мать была, кажется, дочерью замнаркома. Они годами жили за границей в дипмиссиях. А в гостиной над роялем у них висел портрет Хемингуэя с трубкой – в восьмидесятых это уже было таким анахронизмом, но они его упорно не убирали. Портрет Ленина тоже висел – только в кабинете. Позже весь этот дипзаповедник был в глубочайшей растерянности от Нателлиного увлечения диссидентством. Она, знаете ли, под влиянием своего Ореста двинулась в диссидентство, как боярыня Морозова в раскол – с этаким упоением, с сумасшедшинкой, бешенинкой. Но тогда это было опасным увлечением, даже для девочки из номенклатурной семьи. Поплатиться можно было по-крупному. Но Нателла всем своим увлечениям отдавалась страстно, всей душой. Она и Оресту своему отдалась всей душой. Они на пару воображали, что борются с системой. В основном, конечно, как и все мы в те годы, разводили тары-бары на кухне. Правда, было в их жизни несколько довольно острых моментов. Точно могли тогда пострадать.

– Скажите, по-вашему, Усольский мог убить своего компаньона Авдюкова? – прямо спросила Катя.

– Не знаю. Эка куда вы загнули. Что за вопросы провокационные? Тот Орест, которого я знал раньше, не мог. Это точно. А того, который сейчас, я, увы, почти не знаю. Мы давно не виделись, давно не сиживали за рюмкой.

– Светлана Петровна знала о том, что ее муж ей изменяет. А Нателла Георгиевна знает?

– А что, у вас есть сведения о том, что Орест гуляет налево?

– У нас есть сведения, – сказала Катя. – Если я скажу вам, что я своими глазами видела Усольского и дочку Авдюковых?

Долидзе пристально посмотрел на Катю:

– Это правда?

– Да.

– Не может быть, – он нахмурился. – С Алькой он не посмеет. Это… это невозможно. Она совсем еще ребенок!

– Вот видите, и у меня для вас новость нашлась неожиданная. А давайте еще посплетничаем, а? У нас с вами славно это получается, Варлам Автандилович.

– Вы хотите поймать убийцу Авдюкова?

– Очень хочу поймать отравителя и убийцу своего же сообщника. В «Парусе» еще одним в полку убыло – убили тамошнего охранника, дежурившего в ту самую ночь. Застрелили из пистолета в упор.

Долидзе молчал.

– Вот что-то и вырисовывается такое, пока еще весьма и весьма зыбкое, но все-таки… – Катя сделала жест рукой. – Такое. И где-то здесь, в Щеголеве, плавает пистолет. И меня это сильно беспокоит.

– Пистолетов на свете много, – заметил Долидзе. – Навалом этой муры сейчас. Вы свои версии не на том строите. Все развалится как карточный домик.

– И все же вдруг дойдут до вас слухи про мамонтовскую пушку? Вдруг она не утонула в болоте, не затерялась в траве – вспомните обо мне тогда, ладно?

– Мальчик не трус. А вы что, действительно думаете, что я донесу вам?

– Разве помощь в расследовании двух убийств – донос?

– В отношении виновного – может, и нет. А в отношении без вины виноватого – без сомнения, – отрезал Долидзе.

– А как же нам разобраться, кто виновен, а кто нет, без знания всех фактов, событий, обстоятельств?

– А как хотите, многоуважаемая, так и разбирайтесь, – Долидзе смотрел на Катю без улыбки.

– А вы могли бы убить Авдюкова? – спросила Катя. – Вы его совсем не жалуете. И совсем не жалеете.

– А на кой черт мне его убивать? – вяло спросил Долидзе, думая явно о чем-то своем. – По какой такой причине? Вы мне сначала причину придумайте, мотив.

– Знаете, самые интересные убийства – это те, которые на первый взгляд абсолютно безмотивные.

– Серьезно? Может быть, расскажете какую-нибудь историю из своей богатой практики?

– С удовольствием расскажу. Только в другой раз, – Катя поднялась из-за стола. – Мне надо с мыслями собраться, прорепетировать, чтобы не разочаровать вас.

– Нет, я в вас не разочаруюсь, – усмехнулся Долидзе. – Имею такую слабость – подпадать под влияние женского очарования. Заходите еще раз взглянуть на мою мастерскую. Буду рад.