Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 52

– Ему же, ты говорил, врачи строго-настрого пить запретили?

– Ну, мало ли… Ежели душа горит, алчет… – Кравченко стряхнул пепел. – Мы с ребятами из охраны скоро, наверное, до того дойдем, что личный винзавод откроем с собственным производством. И так уж у моего напарника полный набор всяких приспособлений: иногда водку ему в бутылке на две трети водой кипяченой разбавляем, а потом снова закатываем. Напарник все инструменты в «дипломате» с собой возит. Даже в Австрию он его брал в прошлом году, когда Чугун там в клинике лежал. В этот раз его так скрутило, думали – хана. Нет, отдышался. А в поезде уже Витьку Ракитина раза три за коньяком в вагон-ресторан гонял.

– И что ты, Вадь, столько лет с ним возишься, с этим пьянчугой? Давно бы сменил патрона…

– Да вроде привычка, что ли… Он мужик безвредный, Чугун-то наш, только самодур и хам. Деньги ему иногда в башку ка-ак вдарят – ну и пошел куролесить, а потом… Платит нам с ребятами нормально и… Ублюдок, конечно, все они ублюдки, Серег, но… – Кравченко дотянулся до стола и раздавил окурок в пепельнице. – Иногда думаю: глаза б мои всю эту кодлу не видели, а потом…

– Что?

– Да ничего. Бросим его если с ребятами – пропадет он. И вроде жаль становится. Человек все же. Да и зла мы от него не видели… Ну да ладно… Чего притихли, а? – Кравченко наклонился к Кате. – А не испить ли нам, душа моя, кофею?

Катя направилась на кухню «заряжать» кофеварку.

– Катя, я все хочу перед тобой отчитаться. Я посмотрел те бумаги, которые ты мне дала, – возвестил вдруг Мещерский ей вслед вроде бы без всякой связи с их предыдущим разговором.

– Какие бумаги? – поинтересовался Кравченко.

Пока Катя варила и разливала по чашкам кофе, Мещерский просвещал приятеля.

– Боже, и чем вы тут в мое отсутствие занимались, – Кравченко передернул плечами, когда Катя внесла поднос с кофе. – Что, новую сенсацию с этими всадниками без головы лепите?

– Мы ничего не лепим, – рассердилась Катя. – Это очень серьезное дело. Ищут опасных убийц и… Сереж, да не обращай на него внимания! Что ты мне хотел сказать о результатах экспертизы?

– Да ничего особенного. Я же не патологоанатом, – пожал плечами Мещерский. – Только вот… Странно, что во всех случаях голову отчленили от туловища – и эксперт это подчеркивает особо – не путем разрубления или распила, а путем разрезывания по суставам. Орудие, которым это делали, эксперт затрудняется описать. Но механизм он все же пытался реконструировать. Видимо, какой-то предмет с очень широким, тяжелым и острым лезвием прикладывали к шеям жертв, надавливали и… просто осторожно тянули. Ножом режут как? Фактически орудуя им как мини-пилой. А тут требовалось лишь одно умелое, профессиональное движение. Лезвие своей тяжестью делало все само. И еще одна общая закономерность: во всех случаях головы были подрезаны очень низко.

Кравченко брезгливо сморщился, а Катя слушала внимательно.

– То есть? – спросила она.

– То есть вместе с головой был удален и весь шейный отдел позвоночника. А при ритуальном обезглавливании, наоборот, подрезают очень-очень высоко, почти под челюстные кости черепа. Или как там правильно это у анатомов называется.

– При ритуальном обезглавливании? – Катя широко раскрыла глаза. – Это как же?

Мещерский лишь сделал неопределенный жест.

– Секира свистнула – и голова долой… – Кравченко страдальчески вздохнул. – По-моему, я попал в логово кровожадных людоедов. Ребята, сегодня выходной день, лето на дворе красное, ласточки вон летают, на мошек охотятся, жизни радуются, а у вас, братцы мои, такие разговоры…

– Я на досуге пролистал энциклопедию холодного оружия, – невозмутимо продолжал Мещерский. – Если твои коллеги, Катенька, найдут предмет, которым эти типы расправлялись со своими жертвами, – было бы любопытно кое с чем сравнить.

Катя знала: если не поставить вопрос ребром, Сережка долго будет напускать такого вот тумана, а поэтому спросила:

– Ну и что же это все, по-твоему, значит? То, о чем ты мне пытаешься рассказать?

– Одно из двух, – Мещерский был сама простота, – либо это не значит ровным счетом ничего – и это просто цепь совпадений, либо… Либо нашим охотникам за головами важно не просто обезглавить жертву, а обезглавить ее крайне аккуратно и осторожно, любой ценой сохранив лицевой и шейный отделы и… – Он наткнулся на Катин взгляд и твердо закончил: – И ни в коем случае не повредить кожу и скальп.

Катя уже открыла рот, но он опередил ее:

– Я пока не знаю, Катюша, для чего им ВСЕ ВОТ ЭТО нужно. – Он перелистал несколько страничек книги, что все еще лежала на подоконнике, и вдруг закончил свой «отчет о проделанной работе» совершенно странным афоризмом: – «Демоны сходят на землю, неся тоску, ужас и безысходность, чаще всего на рубеже столетий»… А у нас не за горами, ребята, рубеж третьего тысячелетия.

– И это как-то находится в прямой связи с тем, о чем ты нам только что вещал? – спросил Кравченко. – Или это следует воспринимать просто как эстетический прикол?

– Как прикол. А в общем-то все взаимосвязано. Мы только не в состоянии проследить эту связь. Что-то меня повело не в ту степь, кажется – с пива, что ли, а? Уродство, усталость души, демоны, тоска… Демоны – это олицетворение жестокости, отчаяния, скотства. Исчадия зла, ублюдки, в общем, как ты, Вадя, скажешь. В конце века все обостряется, ребята. Становится похожим на бритву. Каждая наша точечная болячка превращается в нарыв. Каждая рана кровоточит. Слишком долго все болело, гноилось – пора прорываться… И что этот прорыв должен произойти – это, видимо, уже закономерность. Но вот какие чудовищные, противоестественные формы он при этом может принять…

– По-твоему, время, что ли, наше во всем виновато? – спросила Катя. – Конец тысячелетия виноват в том, что люди становятся похожими на зверей, отрывают друг другу головы, играют ими в футбол, взрывают друг друга, калечат, расстреливают, вешают?

– Демоны сходят на землю. – Мещерский просвистел это «страшным голосом». – Обезглавливают несчастных и уносят головы в качестве сувениров в ад… Знаете, мне ад в детстве, когда нянька украдкой от моих партийных папы с мамой водила меня на даче в Красково в церковь, представлялся неким подобием подвала. Или бойлерной: адская жара, вода клокочет в чугунном котле и нечем дышать. Совершенно нечем дышать.

– Ты хочешь сказать, что в наше апокалипсическое время уже и не стоит надеяться на что-то хорошее? «Оставь надежду всяк сюда…» – Кравченко деланно зевнул. – Ты становишься нытиком-пессимистом, Серега. Да плюнь ты на всю эту мерихлюндию! На-ка пивка. Да какая разница, что на пороге у нас конец тысячелетия? Да хрен с ним! То же лето, та же зима будет, та же осень с дождями.

– И ты верь, что хорошее еще будет в нашей молодой и светлой жизни, – хмыкнула Катя. – Рубль так упал – дальше ему и падать уж некуда, зарплату вон, может, дадут – на рельсы выходить не придется, лбом о шпалы стучаться и… и даже еще люди положительные, честные не перевелись – ну, лопни мои глаза! Вон про одного мне рассказали такого честного малого… Ой, ребята, да это же…

– Ой, что с тобой? Я влюблена. – Кравченко томно поднял брови. – Ты что так на меня смотришь, Катька? Я до такой степени изменился в разлуке?

– Ребят, да я вспомнила! – От волнения Катя чуть чашку с кофе не опрокинула себе на платье. – Весь день ломала голову – где я эту фамилию слышала! Ну, того честняги, который… Погодите, сейчас все расскажу. Сережа, помнишь, мы с тобой в тот восточный магазинчик ездили? Ну, так вот…