Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 23

Иностранцы интересовались исключительно русским авангардом. Но, увы, в собрании старого Белогурова не водились ни ценящийся на всех аукционах чуть ли не на вес золота Малевич, ни Татлин, ни Чекрыгин, ни Бурлюк. А с домашними «ценителями живописи» вообще дела обстояли как-то странно.

Белогуров долго не мог понять: какого рожна нашим надо?! Те из соотечественников, кто его действительно интересовал в качестве настоящих покупателей, у которых водились лишние деньги, и немалые, и которые вроде бы хотели их выгодно вложить в «раритеты», словно и не слыхали ни об одном из художников, которых так любовно коллекционировал старый Белогуров. У этих денежных «новых» было только три с трудом запомненных идола: Дали, Климт, Шагал и… «А нет ли у тебя чего-нибудь этакого? Ну ты понял меня, нет?»

Ну где было взять Белогурову Дали? Он, правда, пытался по наиву вести переговоры с одной французской галереей, предлагая обмен один к трем, но ему быстренько указали на его место. И вскоре он понял, что его смутное восприятие конъюнктуры и спроса отечественного рынка предметов искусства знакомо и западным коллекционерам и торговцам антиквариатом. Те словно тоже терялись в догадках: какого рожна этим русским, «новым», нужно?

Два года подряд Белогуров не пропускал ни одного аукциона – и что же там видел? В первый раз для наших «новых» привезли из Парижа и выставили на продажу полотна импрессионистов, но ни одна вещь – ни Дега, ни Сезанн, ни Мане, так и не нашла покупателя. На второй год на тот же аукцион (явно потворствуя новорусскому вкусу) привезли исключительно одни ювелирные изделия. Раритеты знаменитых фирм, эксклюзивные вещи. Но снова ни бриллиантовое колье в десятки каратов, ни даже уникальные украшения самой Марлен Дитрих проданы с молотка не были. Запад терялся в догадках: о, загадочная русская душа. Белогуров же… О, он тогда понял: даже если круто переориентировать ассортимент «Галереи Четырех» в сторону «митьков», соц-арта и животрепещущей современности – толку от этого и прибыли будет все так же мало. Увы, «Галерея Четырех» слишком поздно взяла старт, чтобы кого-то этой самой эпатирующей современностью уесть в печенку.

Времена 80-х, когда благодаря горбачевскому лозунгу ко всему русскому-перестроечному, в том числе и к живописи (даже если это была самая убогая мазня) был и у нас, и на Западе огромный интерес и вещи охотно раскупались на выставках в Брюсселе и Амстердаме, безвозвратно канули в Лету.

Русский самородок, едва научившийся владеть кистью, мазила-бунтарь, полуанархист, полумонархист, с полотен которого попеременно пугали и умиляли до слез зрителя Иосиф Виссарионыч Грозный, лапти, серпасто-молоткастый медведь, тренькающий на балалайке, и аллегорическая птица-тройка, уносящая в светлую даль Троцкого, Павлика Морозова и убиенного большевиками императора-самодержца, стал наводить на того же самого, прежде восхищенного этой «новизной и свободой» зрителя неодолимую зевоту. Постперестроечные штучки обрыдли так же быстро, как и заинтриговали. Продать их было еще можно, но с каждым годом, с каждым часом спрос на такую живопись падал, и делать на нее ставку Белогуров не собирался. Более того, он с ужасом понял, что ставку делать вообще почти не на что.

И последние три с половиной года он просто выкручивался как мог, ибо его дело, как он с горечью понял, обанкротилось. Платить долги Салтычихе было бы совсем нечем, если бы только…

Кое-какое прозрение о вкусах на предметы старины и антиквариата, о том, что сейчас берут в первую очередь, за чем гоняются, чем хвалятся друг перед другом и во что готовы вложить крупные деньги те самые ИХ ВЕЛИЧЕСТВА ПОКУПАТЕЛИ (потому что только таких вот ублюдков и послал ему Бог), Белогуров получил однажды почти случайно.

Среди вещей деда он обнаружил три китайские акварели по шелку конца прошлого века, именуемые в дедовском рукописном каталоге как «Картинки Персикового дворца». Это была очень изящная высокохудожественная порнография – подробное, изощреннейшее пособие по технике… Черт возьми, сколько ни вертел эти картинки Белогуров в руках, так и не смог понять, как такая брутальная техника группового полового акта вообще возможна.

Как эта хитрая, развращающая воображение вещица попала к скромнику-деду, Белогуров понятия не имел. Но решил ее кое-кому показать. И успех был ошеломляющий! Покупатель (кстати, весьма известный в политических кругах человек) буквально глаз не мог оторвать от этих расписных тряпочек. И ничто (ничто!) уже из вещей, украшавших стены «Галереи Четырех» – ни «Гималаи» Рериха, ни этюды к декорациям Судейкина, ни портреты Серова и Борисова-Мусатова (за чем, собственно, он, по его словам, и заглянул) его не интересовали. Он купил только «Картинки Персикового дворца», сразу и не торгуясь, за ту цену (очень высокую), которую внаглую брякнул ему удивленный Белогуров. И… и, пряча глаза блудливо, попросил «при случае подыскать для него что-то еще… Этакое… Ну, вы, друг мой, понимаете меня?».

И до Белогурова дошло. Скрипочка-мастурбатор оказалась бы лишь эпизодом в веренице «антиквариата» такого же пошиба, который в последние годы прошел через его руки. Но увы, такие вещи нужно было искать по всему миру чуть ли не с фонарем. Как и все, на что с каждым днем рос спрос и цена, такие вещицы на любителя были чрезвычайно редки. Приходилось наводить справки, таиться от конкурентов, адски переплачивать… Доходы с такого бизнеса хотя и были довольно высокими, но поступали нерегулярно и…

И если бы он делал ставку только на одно это, то… То все равно все бы у них лопнуло еще в прошлом году, когда дела особенно были плохи. Он тогда уже стал несостоятельным должником Салтычихи, а это означало… То самое неминуемое и страшное несчастье, призрак которого словно ореолом окружал подбритый затылок и печальный изрытый оспой лик Василия Салтыкова.

Но Белогуров не желал быть несчастным по милости Салтычихи. А посему нашел-таки выход, делая ставку на…

Странная штука наша память: сейчас, поднимаясь по лестнице (и всего-то двенадцать ступенек) на второй этаж гудевшего, как пчелиный улей, ресторана «Колорадо», где в отдельном кабинете поджидал его Салтычиха, Белогуров успел передумать почти обо всем важном, существенном для себя – и как все это начиналось, и о том, что терзало и беспокоило его неотступно, словно все длинные годы, что он промыкался владельцем «Галереи Четырех», втиснулись в эти крохотные временные отрезки – секунды, за которые он успел лишь шагнуть со ступеньки на ступеньку. И только об одном, что и было для него сейчас САМЫМ ГЛАВНЫМ, пугающе главным и важным, он подумать так и не успел. Или просто не захотел? Была ли это защитная реакция памяти, еще затуманенной коньячными парами? Ибо самое основное, пугающе главное заключалось в…

– Привет, Ваня, что такой хмурый?

Белогуров словно очнулся (сплю на ходу прямо – что же это со мной творится?). Перед ним, прикрывая квадратной спиной двери в кабинет Салтычихи, стоял Саша Марсиянов – кличка Пришелец – личный телохранитель Салтыкова, тридцатилетний флегматичный, смертельно скучающий от безделья атлет с внешностью героя-любовника из бразильского телесериала. Белогуров отметил, что Пришелец в который уж раз сменил прическу: покрасил волосы и отпустил косые баки, явно стилизуясь под Антонио Бандераса. И это ему чертовски шло.

– К самому? – Пришелец лениво кивнул на дверь. – Злой сегодня, учти. Шею ему где-то продуло – не ворочается. Китаеза наша массирует его. Погоди, я спрошу насчет тебя.

Он ушел в кабинет. Белогуров стоял в душном «предбаннике», отделанном фальшивыми дубовыми панелями, и терпеливо ждал. Эх, хоть и говорят про Салтыкова, что эта его бабья кличка и подозрение в кое-каких противоестественных склонностях – две вещи несовместные, однако…

Вот, например, личники его – все как на подбор мальчики-картинки. Этот вот Шура Марсиянов – у Шуры, кстати, судимость за плечами – и второй личник, этот китаец Чжу Дэ, кличка Пекин… Этот двадцатисемилетний дальневосточный принц всего год назад вместе с сестрой (они бежали из Таджикистана, где до гражданской войны жило много этнических китайцев) продавал на Павелецком рынке острые закуски от китайского ресторанчика: червонец порция в пластиковом мешочке.