Молчание сфинкса - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 95

Он не думал, что этот вопрос – самый что ни на есть протокольный – произведет такой ошеломляющий эффект.

– Я не стану ничего говорить! Не стану, слышите? Уходите!

– То есть как это уходите? Я дело о трех убийствах расследую.

– Убирайтесь прочь отсюда!!

– Уберемся вместе, – Никита подошел к ней. Тут у него сработал мобильный: сотрудник, оставшийся в машине у входа, сообщил, что только что у антикварного салона остановился «Форд» Ивана Лыкова. Лыков за рулем.

– Уберемся вместе, – повторил Никита и взял Анну Лыкову под руку. – Придется в таком случае проехать в управление.

Он ждал, что она будет возражать, сопротивляться, опять кричать, может быть, снова плакать. Но она вырвала свою руку, взяла из ящика стола сумку, из шкафа-купе плащ (Никита сразу заметил на нем следы засохшей глины):

– Идемте. Только я все равно ничего не буду говорить.

Сопровождаемые удивленными взглядами персонала салона, они вышли на улицу. Никита быстро посадил Лыкову в машину – краем глаза он засек и «Форд» на углу, и движение в нем.

Поехали на Никитский в главк.

– Эскорт за нами, Никита Михайлович, – сразу же сообщили оперативники. Никита оглянулся: «Форд» Лыкова, забрызганный «до ушей» грязью, шел сзади, точно пришитый.

Въехали через ворота во внутренний двор главка. Оперативники повели Анну в кабинет, а Никита ринулся к проходной. Иван Лыков был уже там.

– Как это не пропустите? – гремел на весь вестибюль его голос. – У меня сестру сюда забрали. Откуда я знаю кто? Начальника давай вызывай сюда!

– Майор Колосов, уголовный розыск, отдел убийств, – представился Никита, подходя. – Пропустите гражданина, это ко мне.

Ивана Лыкова он видел на оперативных фото в ОРД, да и в Лесном мельком, когда увозил оттуда Изумрудова. Тогда он его особенно не разглядывал, некогда было. Зато сейчас…

Лыков, оказывается, был примерно одного с ним роста. Широкоплечий, мускулистый. Весь на взводе, как тугая пружина. На губе – шрам, в ухе – серьга. Кисти рук широкие. На костяшках пальцев и на ребре ладоней – мозоли. Очень характерные для каратиста. С Анной у них внешне вроде бы не было ни малейшего сходства: он блондин, она темная шатенка, он здоровый кирпич, она хрупкая, худенькая. Он моложе, она старше. И все же чем-то они были ужасно похожи друг на друга…

– Где моя сестра? Зачем ее сюда привезли? – Лыков сразу пошел напролом.

– Мы должны допросить ее в качестве свидетеля по делу о трех убийствах в небезызвестном вам Лесном.

– О трех? Уже?!

– Уже, – Никита смотрел на Лыкова в упор. – А вы, конечно, не знали, что в Лесном убита Марина Ткач?

– Не знал, – Лыков выпрямился. – Я не знал. А сестра моя здесь при чем? Аня при чем?

– Мы опрашиваем всех свидетелей. Вы были в Лесном накануне убийства.

– Ну и вы там были. Ну и что? – Лыков усмехнулся.

– Что у вас с сестрой произошло в тот вечер? Ссора, скандал? – Никите надоела эта игра в недомолвки: он тоже решил идти напролом. Как два ледокола, они шли навстречу друг другу.

– В какой еще тот вечер?

– В тот самый, когда вы вдвоем с сестрой уехали из Лесного. Когда на дороге остановились, фары погасили.

– Я на такие вопросы не отвечаю.

– Ах, вы не отвечаете. Ты не отвечаешь… Ладно. Тогда твою сестру спросим. А ты давай вали отсюда, голову мне не морочь, – Никита кивнул патрульному на КПП. – Проводите гражданина.

– Да погоди ты, – Лыков схватил его за руку. – Слушай, опер, не туда ты гребешь, понял, нет? Не туда. Сестру, Аньку, не трогай, она ни при чем, ничего не знает. Понял? Ничего. Она вообще святая. Отпусти ее. Допрашивать тебе надо – на, допрашивай меня. Только это… ты сказал, бабу Малявина там, в Лесном, пристукнули, да? Овдовел, значит, Григорич наш, – Лыков покачал головой. – Какой камушек у него с шеи свалился… Драгоценный камушек… Ладно, я все понял. Она убита. А вот он я, допрашивайте меня, раз вам надо, только Аньку отпустите. Тотчас же, чтоб я это видел!

– Ты что, парень, больной? Рехнулся, что ли? – спросил Никита жестко. – А если я скажу, что мы подозреваем твою сестру в убийствах?

– Я понимаю. Что я, глупый? Тебе, опер, бесполезно объяснять, что она невиновна, что она ни при чем. Вы, менты, на любого сто собак повесите, лишь бы дело спихнуть, даже на женщину, – Лыков нес всю эту странную околесицу как в лихорадке. – Я тебе по-другому скажу. Хочешь? Ты ее сейчас отпускаешь, а я все беру. Все, что у вас там есть. Все это дерьмо, не глядя. Слово даю.

– Убийства?

– Мне все равно, что там у вас, а ее отпусти.

– Больной, – Никита покачал головой. – Ну, больной.

– Слушай, – Лыков приблизился к нему вплотную. – Ну будь человеком. Ну отпусти ее, прошу тебя. Она не виновна ни в чем, я клянусь. Я тоже ни при чем, но это уже неважно. Какая тебе разница? Если тебе для галочки посадить надо кого-то на пару с Лехой Изумрудовым, сажай меня. Только Аньку отпусти, слышишь? Не то я…

– Что?

Лыков мотнул головой, словно над ним кружила ядовитая оса.

– Что произошло у вас ночью на дороге? – спросил Никита после паузы.

– Это долго объяснять. Я сглупил, я виноват. Я ее обидел. Больше ничего не скажу – не могу. К убийству это отношения не имеет. Это наши дела. Семейные. Жизнью тебе клянусь.

Никита вспомнил, что ему о Лыкове говорил Мещерский, но… Если и есть на свете маньяки, этот Ваня Лыков, судя по выражению его лица сейчас, – типичнейший их представитель.

– Хорошо, пойдем. Подождешь в коридоре, потом поговорим, – сказал он.

Никита повел Лыкова по переходам и лестнице в пристройку розыска. Оставил ждать у зарешеченного окна: пока Анна здесь, никуда он не денется.

Анна сидела в кабинете – в том самом кабинете, на том же самом стуле, как и тогда при Салтыкове. Оперативник, бывший с ней (карауливший – это было сильно сказано), сразу вышел.

– Тут ваш брат за вами явился, – сказал ей Никита. – Прямо не знаю, как его утихомирить. С головой-то у него все в порядке? Грозится, если мы немедленно вас не отпустим, взять на себя все три убийства. Сознаться. Что делать-то будем, Анна Николаевна?

По ее застывшему лицу он понял, что спрашивает напрасно. Она не скажет, что надо делать. Не скажет. Не скажет…