Молчание сфинкса - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 86

Малявин говорил все это быстро, захлебываясь. Ощущение было такое, словно он убеждал себя в этом, убеждал уже давно, не один день и месяц. Хотя что проку было теперь убеждать, отрицая очевидное?

– А где вы сами были вчера днем? – спросил Никита, когда он умолк, тяжело дыша. – Я вас что-то вчера на стройке не видел.

– А вы были вчера в Лесном?

– Был.

– А какого хрена вы там были? – Лицо Малявина снова налилось темной гневной кровью. – Вчера были, а сегодня Марину, Маринку, девочку мою ненаглядную… – его голос осекся. – А я с ней в последние минуты жизни ее из-за денег ругался, паршивых денег ей пожалел… Скотина… Бросил ее, уехал. Бросил волкам на растерзание…

– Ответьте на мой вопрос, пожалуйста.

– Ну, в Коломне я был, в Коломну ездил, трубы заказывал сливные и радиаторы – езжайте, проверяйте, если не верите! Был на оптовой фирме. Потом машину доставал – оборудование надо было перевозить. Роман Валерьянович меня послал…

– Вы не кричите. Я все отлично слышу. Вы были днем в Коломне, ночью в Москве с проституткой, а утром сегодня… Все же, где вы были сегодня утром, я что-то так и не понял. Примерно в половине девятого?

Малявин судорожно хватал воздух раскрытым ртом. Лицо его еще гуще побагровело, а затем стало синюшным и потом белым.

– Что это… – просипел он. – Дышать нечем… Что это со мной? – Он обессиленно откинулся на спинку дивана. И по его виду Никита понял: он не притворяется, не симулирует – ему плохо.

«Скорая» для деревни приехала довольно быстро – через полчаса. А быстрее в глубинке не бывает.

– Ну что с ним? – встревоженно спросил Никита, когда врачи закончили свою работу и собирали чемоданы.

– Сердечный спазм. У него очень высокое артериальное давление. Мы сделали укол, ему надо несколько дней полежать.

Малявин раскинулся на низком диване, покрытом ковром. В пепельнице на столике из закаленного стекла валялись окровавленные ватные тампоны, одноразовый шприц, иголки и пустая ампула.

У Никиты имелось еще много вопросов к этому человеку, фигуранту по делу о трех убийствах. Но в этой ситуации продолжать допрашивать его было просто бесчеловечно. И Никита, проклиная в душе все на свете, смирился с неизбежным.