Молчание сфинкса - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 55

– Тебе, размазне?

– Мне, – Мещерский не знал, как адекватно реагировать на это пьяно-насмешливое словцо. Но тут появился бармен, и Лыков сделал ему знак: две двойных. – Иван, что происходит в Лесном? – спросил Мещерский.

– Хочешь знать, что происходит в гнездышке нашего дражайшего Ромочки?

Это было брошено так кинжально, что Мещерский вздрогнул. Уже не насмешка звучала в пьяном тоне Лыкова, а ненависть. И тут на столе зазвонил, заиграл «Марш славянки» мобильный. Высветился номер определителя. На этот раз Лыков ответил. В тихом баре голос, звенящий в динамике телефона, был отчетливо слышен – женский, взволнованный.

– Иван, Ваня, ты где? Где тебя носит? Я чуть с ума не сошла, разыскивала тебя везде. Где ты был, почему не ночевал дома?

Звонила Анна. Мещерский узнал ее голос. Сестра звонила брату, а он…

– А тебе какое дело, где я был?

– Иван, да ты что? Что с тобой?

– Я ж не спрашиваю тебя, где ты была, с кем ночевала?

– Иван, ты болен? Ты пьян? Что с тобой?

– А тебе какое дело, что со мной? – Лыков пьяно повысил голос. – Что, соскучилась по мне, да? По брату соскучилась? Ромка Салтыков, значит, надежды не оправдал?

– Ты о чем? Ты с ума сошел или напился? Приезжай домой сейчас же!

– Да пошла ты! Тоже командирша! Стерва! Змея, – Лыков шарахнул сотовый о стол.

Мещерский от изумления потерял дар речи. От Ваньки, конечно, всего можно ждать после трех стаканов, но чтобы он так с сестрой говорил, с которой всегда пылинки сдувал?

– Ты чего это, Вань? – спросил Мещерский тихо. – Ты головой, что ли, ударился? Ты с кем говоришь – подумай.

– Ты еще не суйся! Не лезь.

– Ты давно тут пьешь?

– С ночи. Бар круглосуточный, кругляк – ты вывеску не читал?

– Не читал. Ты зачем с Аней так? Так грубо, ужасно? Вы что, поссорились, да? Ты потому и дома не ночевал?

И тут… Мещерский впоследствии часто вспоминал и этот ответ Лыкова, и особенно выражение его лица. Всего секунду назад, когда он грубил сестре, оно было злым и каким-то отчаянным и вдруг сразу смягчилось, и одновременно появилось в чертах его что-то болезненное и жалкое.

– Иногда бежишь, чтобы глупостей не натворить, – сказал медленно Лыков. – Непоправимых глупостей, Сережка. С женщиной. Обожаемой, понял?

Мещерский наклонился к нему.

– Ваня, ну… Ну хочешь, поедем ко мне? Отдохнешь, поспишь?

Лыков пошевелился, стул под его мускулистым телом затрещал.

– Нет. Я домой поеду, – отрубил он пьяно. – Домой, и баста. И уж кому-кому, а Ромке Салтыкову там не бывать.

– Ты Салтыкова что-то не жалуешь, Ваня, – вздохнул Мещерский. – Я заметил это еще в Лесном, но вот никак не пойму почему.

– Почему… А тебе он нравится, что ли? Да брось! Хоть мне-то не заливай. Ха! Приехал родственничек из Парижа. Денег куры не клюют, благотворитель, меценат, мать его… – Лыков выругался. – Имение ему подавай родовое. Он, видите ли, восстанавливать его будет. Осчастливит нас всех своим меценатством, – Лыков свирепел все больше. – Строит из себя принца крови, кобенится. Перед кем строит – перед нами! Перед нами, ты это понимаешь? Передо мной, перед тобой, перед Анькой… А кто он такой? Кто, я тебя спрашиваю? Чем он нас с тобой лучше? Ну чем? Тем только, что прадед его свою сиятельную графскую задницу за бугор унес в семнадцатом. А мой прадед в лагере здесь сгнил на Соловках. А твой в Крыму без вести пропал. На Лесное он, сволочь, видите ли, права фамильные имеет. Да ни хрена он не имеет. Оно нашему роду прежде принадлежало!

– Ваня, это сто пятьдесят лет назад было!

– А в нашем роду сто лет – это как одна минута. Мой род из Угорской земли при Мстиславе Ярославиче вышел. Мы время, Сережка, в расчет не брали никогда. Вера и судьба – вот что нас, Лыковых, всегда к цели вело.

– Но что плохого в том, что Салтыков хочет отреставрировать усадьбу?

– Плохого что? А я тебе скажу. Никто правды не говорит, а я скажу. Хочешь знать, для чего он там стройку затеял?

– Ну для чего?

– Помнишь, я тебе в Питере портрет показывал на аукционе?

– Бестужевой?

– Ага, Бестужевой. Брошь, помнишь, у нее на груди висела – кораблик драгоценный? Так вот, эта брошь – с Анькой бы тебе моей о ней поговорить, она по антиквариату спец великий у меня, умница… Но ничего, и я не напутаю. Вот, читай, – Лыков рванул из внутреннего кармана своей потертой кожаной куртки засаленный обрывок бумаги, бросил его Мещерскому.

Это была вырванная страница из какого-то каталога. Мещерский увидел черно-белый снимок подвески-броши в виде кораблика. Под снимком стояло пояснение: «Золото, эмаль, драгоценные камни. Середина XVI века. Мастер Джованни Сколари. Работал в Италии и Саксонии. Аналоги в музее Питти во Флоренции».

– Прочел? – спросил Лыков. – Это только картинка. А у нас в роду подобную вещицу знали очень даже хорошо. Саксонский король Август подарил точно такую же подвеску моему предку князю Гавриле Лыкову за дипломатические заслуги в одна тысяча семьсот четырнадцатом. А он, в свою очередь, подарил ее своей любовнице тогдашней, молодой жене генерал-прокурора Ягужинского, вышедшей впоследствии вторым браком за вице-канцлера Бестужева. Маньке Бестужевой подарил, тогдашней хозяйке Лесного!

– Ваня, но это же…

– И не только это у нас в роду знали. Слыхал, что покойная Филологова про клад говорила?

– Но это же древняя легенда, Ваня! Небылица.

– Это не легенда и не небылица, – страстно сказал Лыков. – Все так и было на самом деле. Эта Бестужева ограбила всю свою родню, всех наследников, дочь родную, понимаешь? У нее были драгоценности, деньги огромные. Все досталось ей от Ягужинского, ее первого мужа, которого Петр милостями осыпал, и от любовников, в числе которых и дед мой – князь Гавриил был. А когда после открытия заговора против Елизаветы ее в Сибирь погнали, она голая туда поехала, без ничего. Они ж потом как кроты рыли Лесное два века подряд. Понимаешь ты это? Все рыли – и родня ее, Бестужевы, и Лыковы, и Салтыковы. Да мой прапрадед спятил на этом кладе! Состояние на поиски спустил. И все перестройки, перепланировки дома и парка, а их было – не сочтешь, все было подчинено одной-единственной цели: найти, откопать бестужевские ценности. Ты же видел эту брошь на ее портрете. Она существовала! А потом пропала – канула. Она одна сейчас миллионы стоит, понимаешь? Такая же была баронессой Ротшильд у антикваров куплена, а затем музею завещана. А ведь у нашей с тобой прабабки Бестужевой был не только кораблик драгоценный. Еще было золото, жемчуга, бриллианты, посуда серебряная. Ее тоже в Лесном не оказалось, когда Бестужеву в ссылку увезли. Все это было где-то спрятано. И это не легенда, Сережа. И деды наши это знали. Потому и лбы себе расшибали, и с ума сходили. Потому что как не сойти, если каждый день, быть может, клад тот ногами топтали!